Ведьмин ключ

– Оно и верно – дурим, – согласился он. – Я думал – за день добежим, а раз так… – Он бросил свою банку. Следом, стуча о дно ящика, упало еще несколько.

– А ты? – шагнув к Хохлову, с угрозой спросил Гошка. – Ты чего ждёшь?

Васька Чифирист из-за спин рабочих быстро выбросил свои, брезгливо отряхнул ладони. Хохлов презрительно прищурился на него, потом так же оглядел остальных.

– Уд-дивительно мне, – глухо проговорил он и швырнул свои банки в снег у кухни. За ним дружно выбросили те, кто всё ещё держал в руках тушёнку. Красные этикетки с рогатыми быками жарко испятнали снег, десяток донышек-солнц вспыхнули, наставив на людей узкие лезвия нестерпимого света.

– Оставайтесь. – Хохлов задрал бороду, оглядел горизонт. – Сегодня ночью вас здесь снегом завалит, вон они, тучки, сползаются. – Он сплюнул и пошел в палатку. За ним побежал Васька. Он крутился вокруг Хохлова, размахивал руками, что-то доказывал или оправдывался.

– Собрались два гада, назвались – бригада! – вслед им крикнул Николай. Рабочие рассмеялись, кто-то пронзительно свистнул. Хохлов даже не оглянулся, зато Васька погрозил кулачком и, взмахнув полами телогрейки, спрыгнул за бригадиром в яму.

Рабочие дружно – кто взял верёвки, кто топоры – окружили Николая, договариваясь, по какому склону будет сподручнее заволакивать наверх жерди. Гошка сказал им, что пошел намечать канавы, попросил не отпускать из лагеря Хохлова с Васькой.

– Вдвоём идти сдрейфят, – успокоил Николай. – Такие только в толпе ячатся.

Женька наблюдал за Гошкой, пока тот не забрался на увал и не скрылся за ним. Повеселевшие канавщики посовещались и гурьбой повалили в свою палатку. О чём они там шумели, разобрать было нельзя, но скоро в палатке стало тихо. Он нарезал новые ступени и отдыхал, глядя в долину. Борта долины, зелёные далеко внизу, чем выше поднимались к лагерю, всё больше рыжели мёртвой травой и наконец пропадали под гигантской нашлёпкой снега, на макушке которой стояли палатки отряда. Уже давно отмаячил на втором снежном увале Гошка и скрылся за дальним гребнем, а Женька всё стоял, опершись на лопату, испытывая неуёмное желание сбежать вниз к траве, упасть, зарыться лицом в брусничник или швырять и швырять камни в пенную от паводка реку. Но, представив, как тяжело будет взбираться назад на гору по мокрому снегу, он вздохнул и начал спускаться в свою палатку. Тихий счастливый смешок Веры и глуховатое воркование Харлампия остановили его. Женька повернулся и направился к женской палатке. Постучал костяшками пальцев по гулкому брезенту.

– Впусти, – попросил, – мне плохо.

– Если совсем плохо – входи, здесь аптечка, – разрешил голос Тамары.

Женька вошел, сел на Верину раскладушку. Тамара искоса взглянула на него, продолжала раскладывать пасьянс на крышке черного, с потёртыми уголками чемодана, водружённого на фанерный ящик.

– Плошечкой освещаемся? – проговорил он, глядя на коптилку. – Заключаю: хоть жисть у нас темней и плоше, но путь вернее и… и…

– Ладно, потом… Можно подумать, у вас электричество! – Тамара фыркнула, собрала карты, постучала ими о крышку ящика и, сбив колоду, сунула под спальник.

– А как твои ведовские успехи? – поинтересовался он, понимая, что говорит так себе, лишь бы болтать.

– Ты это о чём? – будто подозревая его в каком-то подвохе, спросила она, нервно расстёгивая замочек футляра с маникюрным прибором.

– Я о пасьянсе.

– А-а… Еще ни разу не сошелся, – бойко двигая пилочкой по ногтям, ответила Тамара. – Я невезучая. А ведовские успехи, это какие?

Женька поднялся.

– Чего не подтапливаешь? – кивнул на печку. – Мы вчера с Гогой коряг натаскали кучу. Глубоко из-под снега выкапывали. Желаешь, растоплю? – Он подошел к Тамаре, взял с ящика, приспособленного под столик, патрончик с губной помадой, развинтил.

– Ну, растопить? – переспросил.

– Не надо, – покусывая губу, вяло отозвалась Тамара. – Гошка вернётся, тогда. Чаю вскипятим, на гитаре побрякаем.

– Жуткий цвет какой! – Женька провёл помадой по бумаге. – Синюшный как…

– Сирень тень-брень. – Она грубо схватила у него патрончик. – Гошка не сказал, когда вернётся?

– Не сказал, но скоро, наверное, – пожал плечами Женька. – До вечера далеко. Когда-то да придёт.

– Бож-же ты мой! – Тамара уронила на колени вялые руки. – Никто толком ничего не знает, не говорят, что делать, чего ждать на этой лысой горе.

– Ну чего ты? – успокаивал он, глядя в её набухающие слезами глаза.

– Же-енька… Ведь палатки стоят на самом склоне, а что, если снег сдвинется, поползёт. Он как враг. Затаился и ждёт. Мы ждём, и он ждёт.

– Не поползёт, стечёт ручейками, ты держи себя в руках, – вчитываясь в её глаза, убеждал Женька. – Скоро привезут письма, газеты, транзисторы на всю мощь врубим, разгоним всю твою мистику.

– Тише! – Тамара вытянулась, приоткрыла рот. – Гудит… Слышишь? Это вертолёт!

– А я что говорил! – Женька задержал дыхание, прислушался.

– Вот опять. Почему ты не слышишь?

– Не гудит, кажется тебе, – отмахнулся студент.

– Да нет же, нет! – Тамара высунулась наружу к выходу. – Ты глухой…