Ведьма в Царьграде

Такова была традиция – иноземцы должны предстать перед базилевсом в одеяниях своей земли. Когда Агав Дрим своим тоненьким голосом евнуха оповестил о дне приема русских, среди женщин княгини началась едва ли не паника. За два проведенных в Царьграде месяца все они переняли местную моду, ходили в длинных парчовых туниках или бархатных, расшитых узорами далматиках[144], украшали себя сверкающими каменьями и вышитыми оплечьями, покрывались легкими, полоскавшимися на ветру мофориями[145]. После такой роскоши и разнообразия славянкам вовсе не хотелось вновь облачаться в свои суконные или полотняные рубахи, где только шелковистая тесьма у подола или у горла указывала на богатство и высокое положение женщины. Не хотелось и цеплять огромные фибулы[146], казавшиеся такими тяжелыми и грубыми после изящных брошей из перегородчатой эмали с гранеными мерцающими каменьями. И даже так любимые на Руси опушенные мехом шапки уже не казались достойным украшением, да еще в такую жару, да еще в Палатии… Уж лучше они украсят себя ажурными диадемами, какие прикупили, обменяв на меха. Так все говорили, и Ольге пришлось битый час успокаивать своих княгинь и боярынь, с каждой обсуждать ее наряд, соглашаться, когда женщины настаивали, что раз уж так обязательно облачаться в привычные ферязи[147] и рубахи с цветной русской вышивкой, то все одно наденут на себя длинные и легкие византийские серьги и эмалевые застежки-медальоны. В итоге даже шапки согласились надеть, когда поглядели, как богато смотрятся пышные меха с ажурными подвесками и легкими тканями.

Когда возбужденные обсуждением нарядов женщины разошлись, к Ольге заглянул Свенельд. Сначала только посмеивался, намекая, что не менее споров с боярами в думе утомили государыню эти капризные бабы, но перестал улыбаться, когда Ольга спросила о Малфриде.

– Вестей как не было, так и нет, – ответил.

Ольга вздохнула.

– Ну, может, это и к лучшему. Во всяком разе мы будем надеяться, что она в безопасности, а не в руках людей патриарха. Благочестивый Полиевкт вон и по сей день упрекает меня, что мы укрыли от его власти чародейку.

Свенельд смолчал. После того как Малфрида сбежала, Ольга так и сказала людям Полиевкта: покинула меня колдунья. Хотите убедиться – ищите. А найдете – воля ваша, хватайте, перечить не стану. И уж как те старались, как рыскали повсюду! Почти за каждым из русов соглядатаев поставили, только бы выследить, не видится ли кто с дьяволицей Малфридой. Не нашли. Вот тогда-то Полиевкт самолично и просил Константина Багрянородного почтить уважением гостью, принять как полагается.

Ольга даже со Свенельдом не говорила о ведьме, словно той и не было никогда в ее свите. Но оба они волновались, гадая, где она. Свенельд особенно переживал, даже расспрашивал о ней украдкой, но при Ольге предпочитал не упоминать чародейку. Хотя, с другой стороны, и волноваться было некогда: его то приглашал Никифор Фока, то вдруг Полиевкт зазывал на переговоры, спрашивал, не готов ли почтенный анепсий креститься? Если надумает – многого может добиться в Византии. Патриарх даже представил ему служащих при Палатии в должности эскубиторов[148] варягов, которые все как один были христианами. И, как обычно бывает с новообращенными, вчерашние язычники слыли особо ярыми приверженцами веры в Христа. Полиевкт позволил им пообщаться с анепсием Эльги, наблюдал, как обряженные в византийский доспех светловолосые эскубиторы убеждают Свенельда в истинности христианской веры. А Свенельд про себя думал: дать бы им в рожу да поглядеть, с какой радостью будут другую щеку подставлять. Да и патриарху не объявишь, что он по-прежнему носит на груди знак Перуна Громовержца и с ним ему как-то привычнее и спокойнее.

Но все же, пообщавшись с эскубиторами, Свенельд выяснил и кое-что полезное. Потом рассказывал Ольге, какие дива есть в Палатии, чтобы поразить гостей приезжих. К примеру, у трона базилевса сидят золотые львы, какие открывают зевы и издают громогласное рычание, да только все это не чародейство, а называется механизмом, созданным местными умельцами и приходящим в движение, когда надавливают на особый рычаг.

Да, много мудреного и хитрого было тут, в Византии. Ольга уже начала в этом разбираться, и ее восхищение Византией если не пропало, то стало во многом более критическим. Ее, например, и по сей день впечатлял огромный акведук Валента – канал над городом, – но она уже понимала, что ей такое сооружение было бы ни к чему. Ведь это в Царьграде туго с пресной водой, а в Киеве такое мощное течение Днепра, что и самому Босфору не уступит.