Вечный запах флоксов (сборник)

– А ты? – тут же включалась Люська. – Ты от своего много видела? На порог не пустишь? А я здесь прописана! И ребенок мой будет прописан! И еще! Я его люблю, понимаешь! Хотя… Где тебе понять! Ты только больных своих любишь. И еще – кур. Про тебя все понятно. Ты ведь меня… за всю жизнь… Ни разу не обняла! А уедешь… Мне только легче будет!

Мария опустилась на табуретку, закрыла лицо руками и… горько заплакала.

А утром в медпункт прибежала Стеша и сказала, что Доктор помер.

Мария словно окаменела. Быстро оделась, закрыла медпункт и медленно побрела домой.

Впервые в жизни она выпила полстакана водки и легла в кровать. Так пролежала она почти два дня – до самых похорон. В день похорон встала, надела черную кофту и темно-серую юбку, повязала на голову черный платок и пошла к больнице.

На гражданской панихиде было полно народу, и она еле пробралась сквозь толпу. Казалось, весь городок собрался провожать своего Доктора. У гроба, обтянутого красным и черным сатином, стояло два стула – с обеих сторон. На одном сидела Веруня, а на втором – неизвестная женщина с очень прямой спиной и широкой косой, уложенной вокруг красивого и тонкого немолодого лица.

Женщина смотрела на покойника, не отрывая сухих, воспаленных глаз.

– Кто это? – спросила у Стеши Мария.

Та посмотрела на нее, словно на дурочку.

– А ты что, не знаешь? – удивилась она.

Мария мотнула головой и пожала плечами.

– Родня? – неуверенно предположила она.

Стеша вздохнула.

– Ага, родня! Ближе некуда! – Потом снова с удивлением посмотрела на Марию. – А ты что, правда, не знаешь? Это ж баба его! Любовница! Вторая жена, можно сказать!

Мария отшатнулась от Стеши и побледнела.

– Что ты несешь, господи! Какая жена? Ты совсем, старая, спятила?

– Да это ты у нас спятила, – усмехнулась Стеша. – Говорю – любовница. Еще с войны. ППЖ, как тогда говорили. Весь фронт с ним прошла. А он после фронта – в семью! Возвернулся. А она… Замуж не вышла, детей не завела. А спустя четыре года приехала сюда, поближе к нему. И прожила тут всю жизнь. Лишь бы рядом. Жила она на Бельевой, у моря. Комнатка там у нее. Работала на почте, на бандеролях. Хорошая женщина, тихая. Никто про нее ни одного дурного слова.

Мария отшатнулась от Стеши.

– Вранье! И кто все это придумал?

– Ох, ну ты и тетеха! Весь город знал, одна ты только… Придурошная! Он ведь ходил к ней. Раз в неделю ходил. И не скрывал этого!

– А Веруня? – одними губами прошептала Мария. – Веруня знала?

Стеша махнула рукой.

– Да все знали! И мать его, и сеструхи, и дочки. И Веруня твоя – разумеется! Все знали, и все терпели. Друг друга терпели. И что это все? – грустно добавила Стеша. – Может, любовь? А мне такое не ведомо!

Мария не ответила и молча пошла прочь.

Она пришла на берег и села на лавочку. Жизнь прошла! Дурацкая, нелепая, полная страданий и вранья. Он! Бог и кумир! Тот, кого она боготворила всю свою жизнь! Боясь его потревожить. Боясь его подвести. А он! Обычный, заурядный бабник и подлец! Мотался от одной бабы к другой. А все терпели. И все прощали. И он этим пользовался и проживал жизнь во лжи и грехе. А она, Мария, корила и изводила себя – тоже всю свою жизнь!

Она просидела весь день, дотемна. Смотрела на серое море, которое так и не смогла полюбить. Соленые слезы, соленое море… Целое море слез… Никогда – никогда! – ей не было так горько и больно. Никогда она не чувствовала себя такой обманутой и нелепой. Да что толку? Жизнь-то прошла…

И ее так жестоко предали! На следующий день Мария собрала чемодан и, не сказав дочери ни слова, рано утром ушла из дому.

Анатолий Васильевич Ружкин мужественно воспринял новость о беременности Люськи.

– Детки – это ж радость, – тяжело вздыхая, сказал он. – Ты рожай, Люсенька! А там уж… Как-нибудь. Хорошие детки от меня получаются, – вдруг обрадовался он. И гордо добавил: – Красивые!

Про его женщин и детей она, разумеется, все давно знала. «Ну и наплевать», – решила она.

Роды у нее принимал совсем молодой доктор.

– Женщина! – радостно улыбнулся он. – Вот вы и мамочка! Любуйтесь своей красавицей!

Люська любовалась и плакала от счастья. Девочка и вправду была прекрасна!

Впрочем, какой младенец не прекрасен – особенно для матери.

Мария вернулась в родной город и шаталась по нему, чувствуя, как ее накрывает волна тяжелого жара.

«Заболела! – подумала она. – Вот и славно! Уйду сейчас на море и лягу на дно заброшенной рыбацкой лодки. И попрощаюсь со своей дурацкой жизнью… Как удачно все складывается!»

Она торопилась к морю и вышла на свою улицу. У дома своей матери, совсем ветхого и почти разрушенного, остановилась, с минуту подумала и решительно отодвинула кривую калитку, припертую серым булыжником.

Тропка, ведущая к хибаре, заросла густой и жесткой травой, похожей на осоку. Старая вишня и кривой инжир прочно сплели свои ветки, словно боялись расстаться. Колючие заросли шиповника не подпускали к дому, словно стоя на страже, охраняя его от незваных гостей. Но это было напрасно.

Дверца, ведущая в дом, была разбита, покорежена и держалась на честном слове.

Ступеньки, сгнившие и почти проваленные, скрипнули под тяжестью Марииного тела.