Вечный хлеб

— «Сам Старунский»! Я и привез Старунского! Из постели вытащил, больного! А почему он мне не сказал про операцию? Почему ее до сих пор не переводят, если сделали?

— Наверное, не успели еще.

— А кто делал?

— Сам Старунский и делал.

Вместо успокоения это встревожило Вячеслава Ивановича еще больше.

— Почему ж он мне не сказал?! Он бы сказал, если бы все в порядке! Значит, не удалось? Ведь после операции сразу лучше, правда? А он мне: «Я не лечу наложением рук». Операция и есть наложение рук, правда?

Значит, нарочно скрыл, что делал! Значит, темнит! Ей хуже, наверное!

«Из постели вытащил»… Может, и плохо, что из постели?! Может, он хуже соображает, оттого что больной?

— Чувствую я, что ей хуже!

— Погоди ты.

— Нет, там ваши темнят! Ей хуже! Я должен сам! Должен видеть!

— Что видеть? Что ты поймешь?

— Пойму, как она! В каком состоянии!

— Да ты сам в каком состоянии? Посмотри на себя.

— Обо мне не надо! Там ваши темнят. Что Старунский думал: что я не узнаю, что он сделал операцию? Если бы хорошо, он бы похвастался! Хуже ей стало!

Она посмотрела на него как-то странно. И сказала негромко:

— Ну, пошли.

Она повела его сначала вверх, потом вниз, и они вошли в тот самый коридор, в котором он вчера расстался с Аллой — всего-то вчера вечером! — а сегодня поджидал Старунского.

— У нас разделение, как у корабля: на отсеки. Чтобы в родилку зря не ходили. По этажу нельзя, только через низ, — зачем-то объяснила Лена.

Как будто это имело сейчас значение! Как будто он жаловался, что пришлось лишний раз подняться и спуститься!

— Подожди здесь.

Она вошла не в зал, где принимали рожениц, а в дверь без надписи. Выглянула через минуту.

— Иди сюда.

Он оказался в сплошь белой комнатке, где сидела успокоительного вида маленькая старушка.

— Пальто снимай и ботинки. Вот тебе халат, шапка и тапки.

Вячеслав Иванович стал поспешно облачаться в белое.

— Брюки городские пусть тоже снимет, — сказала старушка. — Тут вот есть пижамные.

Без всякой неловкости, не стесняясь кальсон, Вячеслав Иванович переоделся и в пижамные брюки. Оттого что он действовал, добился своего, сейчас войдет в запретный для мужчин дом и увидит Аллу, ему снова стало легче. Да и вид старушки, как ни странно, подействовал, она словно бы безмолвно внушила ему: «Все устроится, чего я тут не навидалась, а в конце концов все устраивалось».

Натянув полосатые брюки, ступив в растоптанные тапки, Вячеслав Иванович выпрямился, держа за спиной сумку с передачей: он опасался, что старушка сочтет сумку нестерильной, как и городские брюки. А он хотел не только увидеть Аллу, но и сделать что-то: вот хоть напоить, накормить виноградом — при температуре первое дело! И еще — он, всегда несуеверный, вдруг задумал: если благополучно пронесет передачу через все медицинские заставы, все будет хорошо. Редко он так заигрывал с судьбой, но сейчас вот задумал — и нашел в заключенном с самим собой условии внутреннюю опору. Все будет хорошо — но это значит, что возможен и другой исход: будет нехорошо? А что значит нехорошо? Вячеслав Иванович не решался додумывать.

— Готов? Пошли.

Никто не остановил их в приемном зале, никто не придрался ни к сумке, ни к полосатым брюкам. Он шел за Леной, не глядя по сторонам, и все же не мог не замечать тревожной больничной чистоты лестниц и коридоров, чистоты, словно бы отрицающей привычные мелочи быта, — а с бытом не самую ли жизнь?

Вот еще дверь, шаг — и большой зал, такой же тревожно светлый и пустой.

— Родилка, — шепнула Лена. — Но сейчас тут не рожают, освободили. В предродовой рожают. Просторно, дышать ей легко.

И тут Вячеславу Ивановичу сделалось по-настоящему страшно: рожают в какой-то предродовой, освободили для одной Аллы целый зал — это же чрезвычайные меры, это все равно что заставить мыться в предбаннике или варить или жарить в разделочных! Чрезвычайные меры — значит, и состояние чрезвычайное, а никакая не «средняя тяжесть»!

Сначала зал показался пустым. В следующую секунду Вячеслав Иванович разглядел у стены маленькую одинокую кровать, — словно утлую лодку на краю океана. У кровати двое людей в белом.

— Ну вот, пришли, — шепнула Лена и кивнула в сторону кровати.

Боясь поскользнуться на блестящем линолеуме пола, Вячеслав Иванович один шел через страшный в своей пустоте зал. Лена осталась у входа. Шел — и вдруг ощутил тяжесть в руке. Донес! Он совсем забыл про сумку с передачей — но донес! Все будет хорошо!

На белой кровати почти не различалось лицо Аллы. Ближе… Ближе… Господи, как можно так измениться за полсуток?! Разве так бывает?!

Исхудавшая, желтая, старая — как будто бы ей лет сорок! Глаза прикрыты.

— Аллочка!

Не ответила, не открыла глаз! Да что же?!

— Она еще не совсем проснулась от наркоза. Оглушена.

Тут только Вячеслав Иванович обратил внимание на стоявших у кровати врачей. Да врачи ли это?! Мальчик и девочка, на вид ровесники Аллы. Обернулся, ища Лену, но та уже ушла.

Обратиться больше было не к кому, а эти все-таки в белых халатах, значит причастны.

— Что же с нею?