Вечный Град (сборник)

Строки покойного августа, которые Гельвидиан пренебрежительно назвал «стишками» Веттию, и правда легли на душу, чего нельзя было сказать о нравоучениях брата. Впрочем, юноша понимал, что брат наставлял его от чистого сердца, потому как сам он именно таким правилам и следовал: он стремился стать хорошим правоведом, учился в знаменитой юридической школе, основанной еще во времена божественного Августа Антистием Лабеоном, уже начинал выступать как адвокат. Его интересовало все, что связано с правом, с древнейших времен, а кроме того, он был весьма начитан в поэзии, и познания его были шире тех, какие можно получить у обычного грамматика. Но как только речь доходила до первопричин, Гельвидиан сворачивал разговор: они его попросту не интересовали.

Хотя названые братья были по-прежнему дружны, они уже не были так неразлучны, как в первые дни. Помимо всего прочего, у Гельвидиана неожиданно завелась подружка-вольноотпущенница, театральная актриса, которой он не на шутку увлекся, так что сенатору пришлось несколько раз как будто случайно вспомнить за обедом, что браки сенаторского сословия с вольноотпущенниками и актерами не дозволяются. На что Гельвидиан с нарочитой почтительностью заверил его, что раньше тридцати лет жениться все равно не собирается, и конечно же, доверится выбору отца. «То-то же, – бросил в ответ сенатор и добавил. – И не вздумай, как тот Марсей у Горация, “отчую землю и дом отдать актерке в подарок”!»

На пирах философов, подобных прощальному пиру Геллия, Веттий бывал потом еще много раз, но всякий раз испытывал то же чувство неудовлетворенности, которое ощутил тогда, в первый раз. Изощренная ученость всегда касалась каких-то частностей и никогда не доходила до главного.

Веттий также продолжил учиться риторике и стал посещать занятия у известного знатока древностей Сульпиция Аполлинария. Это был человек утонченный, немного нервный, его внешность соответствовала его душевному складу. У него были тонкие черты лица и выразительные руки, при помощи жестов он мог прекрасно оттенить сказанное словом. От него Веттий не ждал ответов на вечные вопросы, но именно поэтому с ним ему и было интереснее. Ученики Аполлинария читали ателланы Помпония и Новия, комедии Плавта, историю Саллюстия, поэзию Энния и Лукреция. Больше всего Аполлинарий восхищался стилем цицероновских писем к Аттику. Веттия он постоянно ругал за небрежный и азианский стиль его декламаций.

– Пойми, если речь не украшена строгостью языка, она становится совершенно неприемлемой и даже неприличной! – говорил он. – Никому не нужны эти напомаженные завитушки! Нельзя злоупотреблять непонятными и необычными риторическими фигурами, нельзя бесконечно пользоваться одной фигурой, играя на ней, как на единственной струне поврежденной кифары. Выбор слов – вот основа правильного стиля! Именно по выбору слов распознается серьезный знаток и обличается недоучка. Иногда невежество можно скрыть, но выбором и расстановкой слов оно все равно будет изобличено. Слова – это драгоценные камни, и нужно немало поработать резцом и молоточком, прежде чем они засверкают. Если некая излишняя широта твоей души и неспособность к кропотливому труду не позволяют тебе достичь отточенности Саллюстия, тогда подражай непринужденности Марка Туллия – вот пример величия духа, не стесняемого узкими рамками школьных правил и в то же время никогда не превышающего меру!

Веттий слушал Аполлинария со вниманием, но что-то изнутри мешало применять его советы в жизни. В предлагаемых контрверсиях и свазориях он старался быть строже, зато в письмах матери отводил душу, и писал так, как ему писалось. Правда, писал он не так часто, тем более что после закрытия моря[10] письма доставлялись только с государственной почтой посуху и шли долго.

«Веттий Вибии, любезной матери, привет. Сколько раз, дорогая матушка, я обещал тебе описать Город, но каждый раз невольно оказывался лжецом, потому что, когда я думаю о величии этого предмета, язык мой немеет и слабеет рука. Но все же попытаюсь описать тебе его расположение и вид, чтобы и ты могла представить его себе вживе.