Вечное невозвращение

— Это бабушкин сын. Он за этой стенкой спит.

Тоня спала вполглаза, ей неудобно было лежать, тревожно за Костю, и все время казалось, что бабушкин сын видит ее сквозь стену своими огромными детскими глазами.

Утром опять началась каторга — бабка решила воспользоваться временной удачей и свалила на Тоню всю домашнюю работу. Тоня, несмотря на то что после недавних избиений у нее болело все тело и иногда кружилась голова, целый день носилась по дому, по огороду, бегала в сарай за дровами. Насыпать корму курам, принести воды, накормить Костю — так до самого вечера. И все время она чувствовала на себе взгляд идиота. Иногда замечала, как он подсматривает за ней из-за угла. Когда их взгляды встречались, Тоня хотела было погрозить, но его лицо озаряла такая счастливая улыбка, что Тоня только смеялась и, отмахнувшись, как от мухи, продолжала работать.

Ночью ей опять мерещилось, что бабушкин сын смотрит на нее сквозь стену. С этим чувством она и заснула. А проснулась от его взгляда. Он смотрел на нее сквозь стекло, с той стороны окна. Она испуганно охнула и села на кровати. Костя застонал и заворочался во сне.

Она успокоила его, погладив по голове. Снова посмотрела в окно. Идиот радостно улыбался и звал ее. Было в этом зове нечто такое, что она встала, набросила пальто бабы Шуры и вышла.

— Пойдем, пойдем! — идиот говорил так, словно у него сильно распух язык. Он тянул ее за рукав к лесу. — Я тебе такое покажу, ты еще никогда не видела.

Тоня послушно двинулась за ним. Они шли по лесу в кромешной темноте минут пятнадцать-двадцать. Постепенно в ней начал просыпаться страх, и она уже решила остановиться и заставить его повернуть к дому, как вдруг впереди забрезжил свет.

— Что это? — вскрикнула она.

Идиот приложил палец к губам и, крадучись, направился вперед. Они подошли к небольшой полянке и остановились среди деревьев. На поляне стоял большой шатер синего цвета. Тоня почему-то решила, что он шелковый. Перед шатром вокруг костра сидели люди странного вида: ни на что не похожая одежда, необычные волосы; язык, на котором они громко перекликались, был тоже необычен и непонятен. Недалеко в темноте угадывались пасущиеся кони. Люди то смеялись, то пытались петь что-то грустное. Тоня стояла, завороженная и шатром, и этими странными людьми и тем, что света вокруг было больше, чем мог дать костер. Поляна словно откуда-то еще подсвечивалась ярким зеленым светом.

Тут кто-то схватил ее железной рукой выше локтя, и она еле сдержалась, чтобы не закричать от страха.

— Ты что тут делаешь? — услышала она голос Константина. — С ума сошла?

— Меня бабушкин сын привел, — громко прошептала она. — Ты посмотри, мы словно в сказку попали.

— Вот я вам покажу сказку — по ночам шастать по лесу! Это что за мужики? Сейчас я выясню.

— У них оружие, — вдруг ясно и отчетливо сказал идиот. — Видишь, мечи воткнуты в землю, а вон арбалеты лежат возле каждого. Я думаю, к ним нельзя подходить.

— Да кто это такие, черт побери?

— Не знаю, вот уже месяц, как я на них наткнулся. Они каждую ночь возникают здесь, а потом исчезают. Я хожу смотреть и слушать их. И в эти часы чувствую, что моя болезнь проходит.

Несмотря на то, что странные воины сидели совсем рядом и до них можно было, сделав два шага, дотронуться рукой, а их удивительные гортанные голоса наполняли лес звуками, Тоню не оставляло чувство нереальности, будто это сон, очень яркий и подробный. Иногда казалось, что фигуры теряют очертания и начинают колебаться, словно сотканы из цветного тумана и не имеют устоявшихся форм.

— Черт, как будто кино смотрим, — пробормотал над ухом Константин. — Нет, это точно кино. Эй, мужики!

Те повернулись на крик и тут же стали тускнеть, расплываться; шатер превратился в тающее синее облако; один из коней протяжно и жалобно заржал — и через несколько секунд все исчезло.

— Ну и дела. Так ты уже не в первый раз это видишь? — спросил он бабушкиного сына.

— Иголк, — подтвердил тот.

Когда подходили к дому, Тоня вдруг заплакала.

— Ты что, Тонька?

Она уткнулась ему в грудь и зарыдала еще сильнее.

— Глупо как мы живем, — говорила она сквозь слезы. — Жалко мне тебя, с твоей беспутной жизнью, и себя жалко. Неужели у нас ничего не будет интересного и необычного? Только серые и унылые будни, как у миллионов других?

Костя разозлился, хотел заорать, послать ее подальше, но стоял и гладил по голове.

— Ладно, ладно тебе, успокойся. Все будет в нашей жизни: и интересное, и необычное, и волшебное.

— Ты правда в это веришь? — она подняла к нему лицо.

— Зуб даю.

Бабушкин сын стоял рядом и счастливо улыбался.

Я просыпаюсь и долго лежу, боясь пошевелиться, чтобы не разбудить Элю. Потом, скосив глаза, вижу, что она не спит и рассматривает потолок.

— Ты что не спишь? Еще семь утра.

— Как можно спать в такой тишине? А потом посмотри, какие тени на потолке: забор, как клетка для жар-птицы, там вон подсолнух раскачивается, желает нам доброго утра. А перед этим кукушка куковала. Я несколько раз принималась считать и все сбивалась.

— Разве кукушку в сентябре слышно?