Вечная жизнь Лизы К.

Впереди были горы. И надвигающаяся кабинка фуникулера вдруг оказалась так близко, что Маруся закрыла глаза. Эта девочка была удивительна тем еще, что никогда не кричала, а загораживалась от ужаса шторками век. В Порту на пляже к ней подбежал огромный, выше ее на голову, лабрадор. Маруся не шелохнулась, она просто закрыла глаза и весь ритуал знакомства с пыхтением и обнюхиванием вынесла в благоговейном молчании.

А Викентий при виде кабинки картинно рухнул лицом в грязный пол и воем изобразил звук воздушной тревоги. Бабуля сказала: встань сейчас же! А Феликс просительно: мальчик играет, паф-паф.

За Алевтиной, конечно, не заржавело: гитлер-ты-югенд! а то мы тебя не знаем!

Мама тряхнула Викешку так, что он грюкнул коленками и локтями о кабинное дно, и зашвырнула рядом с собой на скамью. Лиза ахнула, Феликс с пониманием кивнул: русская женщина любит делать русская баня. Маруся открыла глаза, напротив себя увидела брата, насупленного, задыхающегося обидой, но главное, что родного – ясноглазого, с родинкой на щеке, а у Маруси на этой щеке была ямочка – и просияла ею от счастья. Тут и Саня некстати ожил: Ирина Владимировна, от Эли сегодня не было новостей? Он, конечно, хотел как лучше, а все-таки это был запрещенный прием, и мама стиснула лоб ладонью. Ну а Викешка немного приободрился, еще бы: супергерой примчался к нему на помощь. Что же до деда, он просто лежал в больничке и, чтобы скорее поправиться, много спал – это все, во что посвятили внука. Инсульт ведь и в самом деле не был слишком тяжелым. По крайней мере, прихрамывая, дед по палате уже ходил, только узнавал почему-то не всех, и говорил фрагментарно, и злился, особенно на сиделок, если они его не понимали. В одну даже тарелку метнул. Что поделать, такой у него был сейчас период. Мама достала из рукава платок и промокнула глаза. Алевтина обняла ее железной рукой и громко вздохнула. Если это все-таки сон, сон про ад всемером – ад и рай… они так редко бывают вместе – он будет длиться вечно? И пикник, который их ждет в горах в честь юбилея знакомства Алевтины и Феликса, – кто придумал этот пикник и как его пережить! – никогда не настанет?

История их знакомства, поведанная Саней сто лет назад, до сих пор обжигала, будто стакан первача. Как и Санино легкомыслие.

В брачном агентстве «Золотое кольцо» вместе с вестью о том, что Феликсу понравилось ее фото, Алевтина получила бесценный совет: если в вашей семье есть пострадавшие от войны, жениху надо об этом тактично, но обстоятельно написать, немцы часто испытывают комплекс вины по отношению к русским людям, порой граничащий с преклонением. Хоп, – сказала себе Алевтина, – с преклонением, это то, что нам с сыночкой надо! – и зачастила в библиотеку, Интернета в быту еще не было, откопала в старых подшивках тучу историй, вдохновенно их скомпилировала, в грошовой школьной тетрадке слепив как бы семейный архив. Старший брат Николай, чистый фантом, в природе никогда не существовавший, писал письма с линии фронта, а «сыночка Шурик» с любовью копировал их в тетрадь старательной детской рукой (не посылать же в логово фашистского зверя братовы подлинники). Отец Алевтины, по жизни вернувшийся без единой царапины – потому что служил снабженцем? или пусть не поэтому, а все-таки под огнем не то чтобы часто бывавший, – в заветной тетрадке был назван танкистом, горевшим под Сталинградом, чудом выжившим, в госпиталях недолеченным и потом еще одиннадцать лет гнившим дома. На фотке «папиных похорон», вырезанной из районной газеты, была хорошо видна годовалая девочка, целиком уместившаяся в павловопосадском платке, резвая подпись наискосок гласила: «Феликс, ферштейн? это – я, твоя Тина». Третья ложь была полуправдой и касалась двоюродной Алевтининой тетки (в тетради она называлась родной), угнанной немцами из-под Бобруйска на работы в Германию и там бесследно пропавшей. Феликс на это горячо отозвался: жду полное имя, год рождения, по возможности фото, готовлю запрос в Арользен[6]. Тут Алевтина немного притормозила: в живых-то уже никого, имя могу и напутать. Но Феликс настаивал – бедный Феликс, до сих пор разыскивающий никогда на свете не жившую то ли Клавдию Евграфовну Маленковскую, то ли Клавдию Евфимиевну Марцинковскую – по ходу пьесы «родная материна сестра» снова стала двоюродной, а уж Евграфом или Евфимием был ее безвестный отец?.. Реальная Алевтинина тетка, Таисия Маркина, в сорок шестом вернулась в Союз, отделалась двумя месяцами фильтрационного лагеря, затяжной безработицей, с таким прошлым ее никуда не брали, а все-таки родила в родном под-Бобруйске дочь и двух сыновей; обладая зачатками лидерства, реализовала свои таланты посредством устройства подпольной пошивочной мастерской, за что в начале семидесятых все-таки загремела на зону, шила и там, превышая все мыслимые показатели, освободилась досрочно и умерла спустя несколько лет, окруженная многочисленными внуками и детьми.