Вечная жизнь Лизы К.

Почему он все время говорил про насилие? И как можно было ему объяснить? А себе? Это был род любви – средний род… да, в чем-то бесполый, невозможный вблизи, а на расстоянии трепетный. И положила кольцо под язык, чтоб наконец замолчать. Но язык его выплюнул на ладонь и сказал:

– Не было в этом насилия. Несовпадение – да, чудовищное, а в чем-то другом – совпадение.

Вагон без единого русского порос тишиной, будто мхом, из которого влажным подрагивающим опенком прорезался Санин фальцет:

– Любовь – это совпадение во всем, как у нас.

Неужели он в это верил? Нет, конечно. А иначе зачем ему было сидеть и кивать? Но вагон его пылкостью ободрился и снова загомонил, ожил, засобирался. В раму окна заползала мощенная серой плиткой платформа, круглые часы на высокой ноге – ого, приближался полдень! – и вот уже крошечный черно-белый банхоф. Лиза надела кольцо на палец левой руки, потому что она отекала меньше. А через час из этого вышла новая сцена – то ли ревности, то ли высокого чувства консерватизма. Папа написал в последнем письме, что консерватизмом в России пытаются заместить и патриотизм, и национальную идею, и Лиза решила потом про это специально подумать: может, и в Сане происходил подобный процесс? Муж теперь занимал в ее голове ровно столько же места, сколько Маруся в раздавшейся матке. И где-то сейчас была сама Лиза? Нигде. Иными словами – в Вернигероде.

Они сидели в открытой кафешке посреди старой каменной площади, узкой и проходной, какие бывают только в маленьких городках. Градусов было не больше пятнадцати, с двух сторон задувало, но народ и не думал прятаться внутрь, грелся пивом, взрывами смеха, солнцем, оно еще пригревало, а глянцелистный зеленый плющ, карабкающийся по стенам домов, и россыпи красных бегоний на балконах и в заоконных лотках создавали иллюзию неизжитости лета. Саня тоже пил пиво и, утверждаясь в немецком и кокетничая им перед Лизой, перебрасывался короткими фразами с двумя девушками за соседним столом. Обе сдержанно улыбались, одна дурнушка с узким лицом, другая – красотка в стиле Эммы Уотсон и так же звонко обсыпанная веснушками. Они приехали тем же поездом и собирались подняться на гору Брокен. Это все, что Лиза сумела из их разговора понять. Но Саня зачем-то подбрасывал им всё новые темы, наконец пересел за их стол, разложил на нем свои бледные, без единого волоска кулачищи, будто клубни египетского картофеля. Степенный, крупный, блондинистый, он нравился здешним девушкам и этих тоже быстро завоевал. А его матушка, Алевтина, и сейчас называла внучку своего немецкого мужа «нашей невестой», говорила, что Эрика дожидается Саню еще с позапрошлого года, держит его фоточку у себя на трюмо и что обратить на нее внимание совершенно не поздно и через это в два счета натурализоваться.

– Хайне, – сказал Саня, будто завзятый немец, и стал старательно что-то читать из смартфона.

Девушки с уважением кивали. Та, что была пострашней, легко разгорелась глазами и вскоре уже ставила Сане произношение, показывая свой по-кошачьи розовый язычок. Вторая, веснушчатая, по жизни явно не напрягалась. Пила себе пиво, помахивала ресничками, а Саня все равно адресовался к ней. И от этого было немного обидно – не только за страшненькую, уж так расстаравшуюся, но еще за себя, ни на йоту за беременность не подурневшую, а вот сидевшую со своим капучино уже десять битых минут и никому на свете не нужную. Папа называл это комплексом Наташи Ростовой. И правильно называл, но от этого крест не делался легче. В айфоне тоже не обнаружилось никаких приветов. Лента Фейсбука тянулась паровозным дымком, создавая иллюзию приключения, движения, нужности безразличных друг другу людей. Байки, лайки, ниоткуда выплывшая Брусничная приглашала Лизу в друзья. Натуша Шатилина зачекинилась в ресторане «Белый журавль» – с кем, зачем? Брат Тимур запостил статью про задержанного по «Болотному делу» ученого Кривова, Лиза глазам не поверила: восемнадцатого фигуранта. Брат писал: возвращается большой стиль – обвинение постановило свести все дела, кроме двух, в единый процесс! Брат шутил, куражился, информировал? В комментарии он отвечал кому-то капслоком: родина слышит, родина знает! И еще кому-то: скоро вашей Америчке кирдык!

Женя, менеджер «Ветра странствий», но еще и заводчица, постила своих новых вислоухих крольчат, умненьких и щекастых, на этот раз цвета топленого молока. Топленого молока захотелось немедленно. Но в стране Германии оно не водилось. Саня делал его, наливая обыкновенное закипевшее в термос на ночь, – вкус получался тот, да не тот. А с Викешкой они каждое утро пили на завтрак кефир. Потому что их маленький дом имел свои незыблемые традиции. Захотелось набрать папин номер. Показалось, что до вечера не дожить.

– Лизхен! Liebe! – это был приторный Санин зов.

Чтобы не звонила и не транжирила?