Вечная жизнь Лизы К.

Зарыдала Лиза с подвывом, по-бабьи, как, наверно, в его Тихорецке и положено было рыдать, а муж деловито сел рядом: ничего, ничего, плачется, ну и поплачь. И только смотрел, чтобы она не свалилась с софы. Когда же стала хрипеть и рычать, потому что уже не владела ни ситуацией, ни собой, включил на полную мощность джаз – для соседей. Для нее же он не сделал за этот бесконечный час ничего, только раз или два равнодушной рукой погладил по голове – такой себе падре, изгоняющий дьявола. А когда она доползла до раковины, чтобы выпить воды, и стучала зубами о кран, потому что чашку уже разбила о стену, говорил: потерпи, это надо перетерпеть. И только когда Маруся от пережитого затихла на две ночи и два безнадежных дня, никаких тебе дискотек, вообще никаких шевелений, Саня здорово испугался. Трижды звонил Алевтине в Мюнхен, та набирала своих подруг – и они, обратясь к коллективной памяти, постановили, что так при беременности бывает, так было у Фиры, так было у дочки Марго, так было у внучки Бронштейнов… Но Саня все равно не находил себе места. На третий день Марусиной летаргии он даже не пошел на занятия, хотя рвение к учебе проявлял беспримерное. В университеты Иены и Халле, куда брали и слабаков, он не хотел, а Берлин или Франкфурт светили только при очень высоких баллах. Лиза училась без всякого пыла, какой уж там Франкфурт, она не представляла себя с грудняшкой даже в Нордхаузене. И когда утром Саня сказал, что они поедут кататься на паровозе (старинная узкоколейка была одной из главных достопримечательностей в их тюрингской глуши), Лиза сначала обрадовалась, а уже потом удивилась.

Он сам шнуровал ей ботинки: не наклоняйся. Сам заматывал в шарф: ты знаешь нашу погоду! В ожидании поезда кормил ее сладостями не в обычном режиме (ну всё, останавливаемся), а сколько Лизе хотелось, вернее, сколько хотелось Марусе. И от такого к себе отношения, от Лизиной успокоенности, а может быть, лишь оттого, что паровоз, подъезжая к платформе, дал слишком громкий гудок, девочка в животе шевельнулась – осторожно, будто потянулась во сне, и опять замерла. И надо было уже идти занимать места – будний день, но народу было довольно много, праздного, разного, туристического, с палками и рюкзаками, – а Лиза боялась пошелохнуться. И Саня, по выражению ее лица обо всем догадавшись, резким кивком спросил: да? А потом еще – дрогнувшим голосом. И Маруся, его услышав, подпрыгнула. И Лиза от неожиданности ухватила Саню за руку, и заплакала, и засмеялась, и еще при этом пыталась освободиться от тесно завязанного им шарфа.

Он усадил ее у окна, захлопнул фрамугу Деревья стояли почти без листьев, трава еще зеленела. И косули, и однажды олень выглядывали из леса: что за красно-желтое чудо, задыхаясь от бега, фух-чух-фух-чух, разрывает их воздух, полосует дымной лентой их небо? Не пугались ничуть – любопытствовали. Это было и вообще одно из главных ее удивлений: здесь не было страха ни в людях, ни в детях, ни в белках, а теперь оказалось, что даже в косулях – здесь каждый давал жить другому. Старики своим детям – ценой одиночества. А их взрослые дети давали жить малышам. Незабываемая сцена: берег мелкой, почти пешеходной Цорге, мамочка лет сорока с пятью отпрысками расстилает на траве покрывало, раскрывает книгу и забывает про все, а дети щенками резвятся вокруг, дерутся, валяются, пускают по склону пустую коляску, выхватывают ее уже из воды, старшие разуваются, бродят по щиколотку в мелководье, при этом не забывая присматривать и за мелкими. За час или полтора, которые Лиза провела по соседству, тоже валяясь на травке – здесь валяются все и всюду, потому что приличия и удобство не разведены по разным углам, – фрау мама ни разу от книги не оторвалась. Потом спохватилась, всех мягким голосом позвала, маленький прибежал к ней на четвереньках, она с ним понежничала и приложила к вдруг выпорхнувшей груди, пышной и белой, будто кувшинка. При Викешке бы Лиза так не смогла. Но здесь каждый давал жить другому. Двое старших раскрыли сумку и выдали младшим по бутерброду. И вот уже все семейство сосредоточенно чмокало и жевало. А чтобы завершить пасторальность картинки, на другом берегу появилось несколько длинношерстных овец, белых с черными мордами, гладкими, как носок сапога. И дети, не прекращая жевать, стали на них смотреть, а овцы, хрипло бебекнув, ответили низким боем своих колокольчиков. И младший из мальчиков тоже заблеял и мотнул головой. Как Маруся – потом, когда она станет земной Марусей.