Вечная жизнь Лизы К.

Из-под коврика возле двери выглядывал белый угол конверта. Чтобы конверт не заметил Викентий, Лиза поставила на него пакет, быстро открыла дверь… Изредка Ю-Ю себе позволял – то есть это, конечно, он ей позволял – из подземелья увидеть краешек неба. Иногда в конверте лежали деньги с какой-нибудь кроткой припиской типа «миленькой Веточке одеться в листочки», иногда – сами листочки, чуть подсохшие, привезенные из немереной дали, в которую его без всякого предупреждения вдруг унесло. Однажды – это было круче всего – в конверте оказалась его детская фоточка, с заломленным краем, аутентичная, на которой он улыбался зубами, одетыми в проволоку, будто пробка неоткупоренного шампанского (ведь все еще впереди), и требовательно смотрел своими настырными, чуть раскосыми – от корейского прадеда – глазками. Чуть-раскосость с годами почему-то прошла, а взгляд навылет, как у пластмассовой пробки, остался. Сегодня конверт был заклеен, на ощупь в нем прятался диск – с фотками, фильмом, игрой? он в Москве? сам пришел и сам положил? Как это мило с его стороны – звучит по-дурацки, но разве это не милость? – глаза уже были на мокром месте, когда в кухне что-то с грохотом полетело на пол.

Это упали большие ножницы, а следом – коробка с «мороженым тортом», которую Викешка пытался ими открыть.

– Я виноват, ничего не разбилось… но я виноват..

От испуга в нем всегда проступала бабулина выучка, взгляд цепенел, рук было не отлепить от тела – только если погладить ребеныша по спине. Но сначала следовало открыть конверт. И обогнула Викешку – солнце смотрело в окно ее комнаты, значит, был уже вечер… Из конверта на пол – потому что спешила, потому что руки снова дрожали – выпал диск с «Последним танго в Париже» с еще не старым Марлоном Брандо… Такой себе полупорнушный фильм из времен родительской юности. Мама в одиннадцатом Лизином классе очень хотела, чтоб назидания ради они сели и посмотрели его вдвоем. Но Лиза мягко соскочила с этой затеи, потому что Натуша и Ярик опередили маму на несколько лет.

Диск лучился, как оптическая иллюзия. Надо было засунуть его обратно в конверт. А она сидела и тупо смотрела – минуту, если не пять. Пока рядом не засопел Викешка, потоптался, громко прочел:

– Последние танки? – обрадовался: – Будем смотреть? Сейчас?

Вообще-то он уже хорошо читал.

– Не будем, – сказала Лиза. – Это мне для работы. Для взрослой работы. Тебе не понравится.

Наконец у нее получилось положить диск на стол. Удивительно, как все стало теперь непросто. А Викешка и это словно бы угадал. Взял ее за руку, потащил на кухню, поставил в микроволновку контейнер с утренними пельменями:

– Ну что ты за девочковая такая! Голодная, холодная и девочковая-предевочковая!

И пока он был рядом, жевал, сопел, капал сметаной на стол, слизывал ее языком, икал, подкладывал Лизе добавку, убегая, пукнул, вскрикнул: я виноват! – и смешно замахал сзади себя руками – все было переносимо.

Но стоило Лизе остаться одной – Викешка врубил никогда ему не надоедавшего «Губку Боба, квадратные штаны» и хохотал уже за стеной, – вернулся озноб, легкий, привычный, едва заметный, словно от паутины, пойманной на бегу и мертво прилипшей к щеке.

Он здесь был, он оставил ей диск – зачем? он что, ее любит? как сорок тысяч братьев? как дай вам бог любимой быть другим? нет, конечно… да или нет? и какое это имеет значение? Любящие не сомневаются и не требуют доказательств. А она? Каждый миг. Потому что это – болезнь. У нее полная флешка дел – им с Сергиевичем хорошо подвалило, – а она сейчас сядет смотреть старый полупорнушный фильм. Сцепит пальцы и будет гадать, что он имел в виду – эту сцену или вот эту? а может быть, только фразу? нет, только позу! Она не будет смотреть «Последнее танго». Она просто проверит ящик, а потом его блог, в любом из постов Ю-Ю всегда можно что-то вычитать между строк. Или выдумать – была бы охота.