Вечная жизнь

Обрывистые контуры гор взрезали воздух, снег сверкал на солнце, как взбитые сливки, припудренные кокаином. Такие пейзажи обожают на Zen TV, а в американском научно-фантастическом фильме Ричарда Флейшера «Зеленое солнце» (1973) их показывают эвтаназируемым людям, прежде чем превратить их в разноцветные крекеры. Сидевшая рядом с нами турецкая семья — губы у всех «пережили» пластику — они жевали вареную картошку, и глаза у них были пустые, как у стаи надувных уток в инсталляции Джефа Кунса[251]. Два саудовских бизнесмена, лишенные мобильных телефонов, выглядели тем не менее очень делово. Я ужасно страдал в разлуке с Леонорой и Лу. Злобный циник из 1990-х превратился в нежную старую развалину 2010-х. Полсотни клиентов поедали первый завтрак и как будто задавались одним и тем же вопросом: «Какого черта я тут делаю?» Глаза у толстяков были такие же печальные, как у бывших манекенщиц, а теперь — составительниц «путеводителей по диетам». Женатая пара молча размышляла о разводе, созерцая тихую гладь озера. Цапля, планировавшая на фоне гор и воды, легла на крыло и с изумительной грацией приземлилась на понтон. Птица коснулась тикового дерева лапой и сделала пируэт, достойный Фреда Астера в «Цилиндре»[252]. Может ли быть так, что среди цапель есть более и менее талантливые? Никогда раньше эта мысль не приходила мне в голову. В «моей» цапле был шик, она заслуживала снимка на обложке Vogue для цапель. Вот бы сделать селфи с этой единственной клиенткой Viva Mayr, которая ни гроша не платит клинике! Роми сняла цаплю и разместила фотографию в Instagram, начав ее карьеру звезды шоу-бизнеса. Героиня снимка заслуживает лазерного переливания — хорошо бы продлить ей жизнь.

Есть хотелось ужасно, но я мог гордиться собой, потому что оставил половину варева из козьего сыра-васаби-зелени на тарелке. В некоторых частях света люди отдали бы всё за кусок пресной лепешки, а в других местах другие земляне тратят состояния, чтобы поголодать.

Черные белоклювые утки снялись с места при нашем приближении. Мы дошли до края понтона, сели, держа ноги над волной, потом Роми улеглась на спину, свесив к воде голову, чтобы смотреть на озеро «вверх дном».

— А вот скажи, папа, почему в вазочке с фисташками одна обязательно не открывается?

— Умеешь ты задать трудный вопрос, детка… Не знаю. Просто, когда орехи жарят, не все раскрываются. Как мидии.

— Но закрытую фисташку все равно можно съесть?

— Думаю, да, если откроешь ее, не сломав ни ноготь, ни зуб, но обычно такие орешки выбрасывают.

— Папа…

— Да?

— Мне иногда кажется, что я похожа на закрытую фисташку.

— Почему?

— Я живу в своей скорлупке.

— Нет, дорогая, закрытый орех — я, а не ты.

— Нет, я.

— Нет, я!

— В одном пакетике может оказаться несколько нераскрывшихся фисташек.

— Считаешь, я несъедобная?

— Кто тебе сказал такую глупость?

— …

— Не волнуйся, ты — моя любимая фисташка, я никогда не выброшу тебя в помойку.

— Ты не думал, что мир «наоборот» был бы красивее?

— Как это?

— Если держать голову вот так, озеро станет небом, а небо — озером.

Я лег на настил рядом с Роми и повернул голову к Южному полюсу.

— Небо превратится в стоячую воду, а внизу возникнет пустота.

— Ты права, так красивее.

Мир вокруг нас затих, озеро поднялось в воздух, небо «приземлилось».

— Папа…

— Да?

— Знаешь, в Иерусалиме, в церкви… (Протяжный вздох.) Я видела Иисуса Христа.

— Не понял…

— Ты будешь надо мной смеяться…

— Конечно не буду, рассказывай.

— Внизу — там, где похоронили Иисуса, — я увидела Его, и Он со мной поговорил.

— Уверена, что это была не Дева Мария?

— Ну вот, ты насмехаешься, а ведь обещал…

— Да нет же, нет, я тебе верю. Иерусалим — особое место, тени на стенах способны вызывать видения. Что тебе сказал Иисус?

— Он говорил не словами. Стоял, очень спокойный, спиной к стене и вдруг вылил на меня всю свою любовь. А потом ушел. Все продлилось пять секунд, но я до сих пор Его вижу.

Мы долго молчали, после чего вернули головы в «стандартное» положение, подумав, что сверхъестественное посвящение в тайну вызвано приливом крови к мозгу. Я не сказал Роми, что призраков не существует, потому что больше ни в чем не был уверен. В храме Гроба Господня на меня тоже снизошло нечто. Просветление, затишье, избыток кислорода. Необъяснимый мир.

— Знаешь, — продолжила Роми, — я прикончила все наши запасы, а брокколи есть не смогу.

— Я поговорил с шеф-поваром: он приготовит тебе все, что захочешь. Стейк, рыбу, цыпленка. Только будь осторожна, иначе мы рискуем получить «бунт банных халатов».

— Правда? Смертельная битва нам ни к чему. Не понимаю, почему они не поднимают мятеж. Таких мест, как это, много?

— Становится все больше.

— Как странно, что люди платят за то, чтобы ничего не есть.