Вечная молодость графини

– И я хочу, чтобы кто-то вспоминал обо мне с той же нежностью, с которой я вспоминаю о своей свекрови. Орошля многое сделала для маленькой Эржбеты. И я хочу отдать этот долг.

Не верит. Сомнение в глазах, в которых раньше был лишь восторг. Глупый неверный мальчик. Убегал бы. Уносил бы свою возлюбленную за высокие горы, за темные леса, прятал бы в пещерах глубоких да молился. Глядишь, и спасло бы.

– Я устала, Ладислав, – сказала Эржбета. – Скажи Дорте, пусть пришлет кого-нибудь.

Он не сумел сдержать вздох облегчения. И покинул спальню слишком уж поспешно. Жаль. Он и вправду нравился Эржбете. Графиня вернулась к прерванному занятию. Разложив кольца по шкатулкам, убрала их в потайной шкаф, вытащив китайскую лаковую коробку, в которой хранила одно из величайших сокровищ – теткин гребень.

– Возьми, – сказала она Дорте. – И пойди расчеши волосы… той светленькой, которая излишне толста.

Дорта приняла гребень с поклоном и удалилась, оставив Эржбету наедине с мыслями. Мысли были горькими, как порченное масло.

Все бросают Эржбету.

Сначала тетушка, открыв тайную дверь, уехала навстречу смерти.

После – Ноам, показав путь иной, сгинул в смертной тьме.

Отец ушел вслед за Ноамом, а матушка отдала Эржбету Орошле Кадашди.

И Ференц, такой родной, такой настоящий Ференц, тоже предал, решив заточить Эржбету в монастырском камне. А теперь вот Ладислав, обязанный госпоже всем, готов этим всем пожертвовать. Ради чего? Молодости? Она улетает, как яблонев цвет. Призрачного счастья? Надежды стать иным?

Нет способа. Проложены темные дороги, и ни на одной из них не найти философского камня.

Эржбета села у зеркала, перед которым горела серебряная лампа. Пламя ее было ровным, а пропитанный восточными маслами фитиль сдабривал дым дивными ароматами. На столике перед зеркалом лежали баночки с притираниями и мазями. Тут же, на постаменте из цельного куска агата, лежала книга в драгоценном окладе. Крест был выложен из желтых топазов, а крохотные эмалированные медальоны венчали каждый из углов. Пергаментные страницы книги потемнели, а некоторые разбухли и слиплись. Меж тем каждая буква была выписана четко и аккуратно. Штефан Батори долго трудился над Библией своей. Вот только труд его имел не больше смысла, чем тайная книга Ноама.

Вернувшись, Дорта протянула гребень, но не ушла, а сосредоточенно принялась снимать нагар со свечей.