Вечер встречи выпускников (СИ)

— Ну, по собачьим меркам долго, да, — усмехнулся Эл. — Десять лет. А вот счастливо… Знаешь, Чингиз совершенно неуправляемым был, меня не слушался, хотя я пытался по науке его дрессировать. Стоило на улице его с поводка спустить — кидался к другим собакам.

— Чё, драться лез?

— Не. Сук покрыть пытался, даже если те не течные были и вообще не хотели. А я каждый раз имел неприятный разговор с другими владельцами собак. Что не слежу за своим кобелем.

— А Рэсси тоже? — Макар живо представил беднягу Эла отгоняющего своих озобоченных кобельков от чужих сук.

— Рэсси спокойный был, ни к кому не лез, не играться, ни трахаться. Я потом не выдержал этого дурдома с Чингизом и дал команду Рэсси не подпускать Чингиза к другим собакам.

— И как? — полюбопытствовал Гусев.

— Помогло, — хмыкнул Эл. — Он с задачей справился. Правда… ему самому пришлось для Чингиза в некотором смысле сучкой стать.

— Да ты чё! — заржал Гусь.

— Ага, а представляешь, когда они это на улице делать начинали? Так-то всем пофиг на спаривающихся собак. Но бывало, люди замечали, что снизу-то кобель! — тоже засмеялся Эл. — Чего мне только выслушать не пришлось! И что я извращенец — принуждаю своих животных к однополому сексу, и что на меня в полицию надо заявить за пропаганду гомосексуализма! Потому что рядом дети ходят, а у меня два кобеля сношаются… В общем, весело было, — а потом Громов резко погрустнел. — Три года назад их не стало. У Чингиза последние пару лет опухоли всякие были. Для этой породы это вообще характерно. Он и умер. Ночью. Я проснулся от того, что Рэсси воет, он от него последние недели совсем не отходил. Вызвал специальную службу, которая тела утилизирует. Они рано утром приехали, а тела уже два, — хлюпнул носом Электроник. Он каждый раз не мог удержаться от слёз, когда вспоминал о кончине своих питомцев. А рассказывал об этом кому-то и вовсе впервые. — Рэсси здоровый был, но без Чингиза и нескольких часов не прожил.

========== 5. Невыносимое одиночество ==========

Электроник ещё раз взглянул на фотографию собак, висящую на стене рядом с портретом профессора. На комоде под фото стояла ваза с живыми цветами, а рядом лежал брелок — то самое переговорное устройство.

Как-то, года полтора назад, к Элеку забежала Маша. Именно забежала, потому что несмотря на свой уже далеко не юный возраст, была по-прежнему шустрой и энергичной. Бегала как таракан, образно выражаясь. А не образно — водила Фольксваген жук ярко жёлтого цвета, на котором курсировала туда-сюда по своим многочисленным делам — работа, дети, внуки, хобби… Вот и Эла навестила, посмотреть своими глазами, как живёт творение покойного Виктора Ивановича. Она тогда тоже остановилась перед этими фотографиями, повздыхала и сказала Электронику: «Виктор Иванович хороший был человек, и это замечательно, что ты чтишь его память, но… Такие «иконостасы» обычно бабки старые делают, у которых вся жизнь позади, и ни родных, ни близких рядом нет. А ты — молодой ещё мужчина, а живёшь бобылём. И в целом у тебя уныло. Почему ты не заведёшь семью, Элек? — искренне удивилась Маша. — Ну не нравятся тебе женщины, так хоть бы мужичка себе какого нашёл? Приличного. А ты всё один да один! Вот твоя депрессия и не проходит», — наставительно подняла указательный палец вверх Маша, ещё раз тяжело вздохнула, то ли вспоминая профессора, то ли печалясь о нелегкой доле его творения, и откланялась. Объяснения Электроника она даже не пыталась выслушать — наперёд знала всё, что он скажет, и была заранее не согласна. Да, собственно, Элек и не собирался ей ничего объяснять.

Маша была хорошей женщиной, Электроника действительно любила, но совершенно не понимала. Когда Эл был подростком, они постоянно конфликтовали, и она была единственным человеком, которому он мог нахамить. Потом, конечно, Эл стал терпимее к Машиным нравоучениям, но каждый раз обижался на её беспардонность. И не потому, что она была невежлива с ним, нет. Она без обиняков говорила ему правду. Неприятную правду, о которой Элек её не спрашивал.

Маша, в отличие от профессора Громова, с самого начала не приветствовала дружбу Электроника с Серёжей Сыроежкиным. Даже когда не знала её истинную подоплёку. А уж после вынужденного каминг-аута Эла (когда тот чуть в мир иной не отправился) устроила настоящую истерику со слезами, причитаниями и заламыванием себе рук, чем изрядно напугала и Эла, и Виктора Ивановича. А в довершении этого представления, внезапно успокоившись, сказала: «Раз уж ты, дорогой, в геи подался, так хоть за этим вашим Гусевым приударь. Он хороший мальчик и на тебя быстро переключится. А дурака Серёжу забудь как страшный сон!» Профессор с Элом после такой резкой смены Машиной гомофобии толерантностью, малость растерялись, а Эл ещё и возмутился про себя — как можно приударять за кем-то, если любишь другого? Всю мудрость Машиных слов Электроник осознал только повзрослев, но было уже поздно.

***