Вдали от безумной толпы

Действуя в спешке, Батшеба зачастую поступала безрассудно. Она была из тех, кто обретает благоразумие, выигрывая время, но выигрывала его отнюдь не всегда. Между тем, если чье-то мнение о ее персоне казалось ей разумнее собственного, так это было мнение Габриэля Оука, чью натуру отличала безграничная честность, побуждавшая его непредвзято высказываться о всяком предмете, не исключая даже возможного брачного союза между любимой им женщиной и другим мужчиной. Убежденный в обреченности собственных чувств к Батшебе, он твердо обещал себе не препятствовать соперникам. Способность к такой жертве есть самая героическая добродетель любящего, а неспособность к ней – самый простительный порок. Уверенная в правдивости ответа, Батшеба задала Габриэлю вопрос, осознавая, какую боль ему причиняет. Многие очаровательные дамы не чужды такого эгоизма. Терзая воплощенную честность ради собственной выгоды, она, пожалуй, могла отчасти оправдаться тем, что в целом приходе не было больше никого, на чье суждение следовало бы положиться.

– Ну и каково же оно – ваше мнение? – тихо спросила Батшеба.

– Ни одна добрая, кроткая, рассудительная женщина так бы не поступила.

Лицо молодой фермерши мгновенно приобрело тот гневно-алый цвет, каким пылают закаты на полотнах Фрэнсиса Дэнби. При этом она предпочла не выражать своего чувства словесно, отчего выражение мимическое сделалось еще красноречивее. Следующим своим замечанием Габриэль совершил ошибку:

– Вам, наверное, неприятна грубость моего упрека. Я в самом деле высказался грубо, но думал, что так будет лучше.

В ту же секунду Батшеба разразилась язвительной тирадой:

– Ничуть! Мое мнение об вас столь низко, что ваша брань для меня – похвала!

– Я рад, если вы на меня не в обиде. Слова мои были честны и сказаны со всей серьезностью.

– Вижу. К сожаленью, вы делаетесь смешны, когда тщитесь говорить серьезно. А разумное слово от вас только тогда и услышишь, когда вы пытаетесь шутить.

Батшеба, вне всякого сомнения, нанесла удар, выйдя из себя. Габриэль же, напротив, никогда не владел собою лучше, чем теперь. Не получив от него ответа, девушка запальчиво спросила:

– И в чем же, позвольте узнать, мое преступление? Уж не в том ли, что я отказалась выйти за вас замуж?

– О нет, – тихо ответствовал Габриэль. – Об этом я давно перестал думать.

– И желать этого, вероятно, перестали?

Задав такой вопрос, Батшеба явно ожидала услышать: «Отнюдь!» – но Габриэль, каковы бы ни были его подлинные чувства, прохладным эхом повторил слова своей госпожи:

– И желать перестал.

Порою обидные речи ласкают ухо женщины, а грубость не оскорбляет ее. Батшеба приняла бы от Оука самое суровое поношение своего легкомыслия, если бы он в то же время признался ей в любви. Укусы и проклятия неразделенной страсти терпимы, ибо тот, кому они предназначены, переживает триумф в унижении и в жестокости угадывает нежность. Именно этого Батшеба ждала, но получила другое – строгое суждение человека, видевшего ее в свете холодного утра из окна, настежь распахнутого разочарованием. Такая отповедь была нестерпима.

Габриэль между тем продолжал, причем более взволнованно:

– Уж если вы спросили, то я вам скажу: по моему мнению, это очень дурно с вашей стороны – шутить над таким человеком, как мистер Болдвуд, просто чтобы время провести. Негоже заигрывать с мужчиной, коли он вам безразличен. Если даже вы, мисс Эвердин, вправду расположены к нему, то должны были, кроме открытки в Валентинов день, найти другой способ показать свою любовь.

Батшеба положила ножницы.

– Я никому не позволю обсуждать те мои поступки, которые касаются меня одной! – воскликнула она. – Ни минуты не стану этого терпеть. Потрудитесь покинуть мою ферму до конца недели!

Батшеба обладала одной странной особенностью: если ею овладевали страсти земного свойства, у нее подрагивала нижняя губка, а если возвышенные чувства – то верхняя. Сейчас у ней задрожала нижняя губа.

– Как вам будет угодно, – спокойно проговорил Габриэль. То, что связывало его с Батшебой, скорее являло собой прекрасную нить, которую до боли жаль было разрывать, нежели цепь, разорвать которую он бы не смог. – Пожалуй, лучше я уйду теперь же.

– И уходите, ради всего святого! – Глаза Батшебы вспыхнули, хотя и не встретились с глазами Габриэля. – Избавьте меня от необходимости вас видеть!

– Очень хорошо, мисс Эвердин. Так и будет.

Он взял свои ножницы и зашагал прочь, исполненный спокойного достоинства, как Моисей, покидающий дворец фараона.

Глава XXI Происшествие в стаде. Послание

В воскресенье днем, примерно сутки спустя после того как Габриэль Оук перестал пасти уэзерберийское стадо, к дому хозяйки фермы прибежали почтенные Джозеф Пурграсс, Мэтью Мун и Генери Фрэй в сопровождении полудюжины других работников.

– В чем дело? – спросила госпожа, разомкнув алые губы, сжавшиеся от усилия при надевании тугой перчатки (Батшеба встретила своих людей на пороге, поскольку собиралась идти в церковь).

– Шестьдесят! – воскликнул Джозеф Пурграсс.

– Семьдесят! – воскликнул Мэтью Мун.