Вавилонские хроники

Я выругался и отправился обратно к Цире. Она уже закончила чтение документов и сидела смущенная.

– А, Цира, – сказал я, забирая у нее бумаги, – поняла теперь, что невинного человека опорочить хотела?

– Я же не знала…

– Да. Многого ты еще не знаешь о людях, Цира.

– А что я должна была думать, когда он открыл мне дверь и тут же повалился на пол? Весь забинтованный, морда опухла… Я его еле до кровати дотащила…

– Ты целить умеешь, Цира?

– Нет. Я работаю только с тонкими планами.

Я плюнул и пошел пичкать Мурзика аспирином.

Бригада явилась через две стражи. Неопрятного вида дядя влез в кухню, брезгливо посмотрел на Мурзика и велел мне снять с него повязки.

Я снял. Под повязками все распухло и покраснело. Дядя сдавил мурзикову руку пальцами, посмотрел, не выходит ли гной. Гноя, вроде бы, не было.

– Так у него и не воспалилось вовсе, – сказал дядя недовольно. – Зачем вызывали-то?

– Откуда мне знать? – огрызнулся я. – Я не доктор. Плохо ему, вот и вызвал.

– Ему и должно быть плохо. А чего вы ожидали? Ему вон какую площадь обработали. Вам, вообще-то, говорили, что нельзя такую площадь за один раз обрабатывать?

– Ничего мне не говорили. Взяли деньги и сделали работу. Вы, костоправы, портачите, а люди страдают.

Дядя в охотку послал проклятие коллегам и небрежно набросил на Мурзика одеяло.

– Так что мне с ним делать? – спросил я, понимая, что дядя сейчас сбежит и больше я его не дозовусь.

Дядя повернулся ко мне.

– Кормить бульоном. Следить, чтобы обязательно ел, пусть понемногу. Смазывать мазью, которую вам дали. Мазь еще осталась?

Я показал.

– Мало, – сказал дядя. – Прикупите в аптеке. Я выпишу рецепт. Смазывайте два раза в день. Повязки меняйте. Температуру не сбивайте. Только когда сердце отказывать начнет. Если через три дня не станет легче, вызовите гарантийную бригаду еще раз.

Он оставил рецепт и ушел, не закрыв за собой дверь.

* * *

Мурзик оказался двужильным. Я даже и не знал, как мне повезло с рабом.

Все то время, что он помирал, Цира жила у меня. Спала со мной в одной постели, но трахаться наотрез отказывалась. Говорила, что у нее кусок в горле застревает, не говоря уж обо всем остальном. Все остальное, надо понимать, тоже застревает.

Однако сидеть с Мурзиком, обтирать с него пот и поить его бульончиком отказывалась. Больше по тонким планам ударяла, стерва.

На третий день Мурзику действительно полегчало. Он увидел Циру, боязливо втиснувшуюся на кухню за чайником, и обрадовался.

– Цирка! – сказал он. – И ты здесь… А новости какие-нибудь есть?

– Да, – сказала Цира. – Есть, и к тому же важные. Ты встать можешь?

– Не знаю, – сказал Мурзик. – Сесть, вроде, могу.

И сел.

Я велел ему умыться и переодеться. Мурзик натянул на себя чистую тельняшку – едва ли не последнюю, ибо за время его болезни грязного белья накопился полный мешок – и, хватаясь за стены, прибрел в комнату. Я подвинулся, пуская его на диван. Цира – о диво! – сама подала чай. Правда, половину, косорукая, ухитрилась разлить.

Мы выпили по чашке в молчании. Потом Цира со значением сказала:

– Ну вот, теперь я покажу вам кое-что.

И упорхнула в прихожую.

Мы с Мурзиком переглянулись. Я пожал плечами.

– Понятия не имею, – ответил я на невысказанный вопрос моего раба. – Что ты, Циру не знаешь? Вечно у нее какие-то фейерверки…

По лицу Мурзика я понял, что Циру-то он, может быть, и знает, а вот фейерверков явно не видел…

Цира внесла в комнату свою сумочку. Сумочка выглядела изрядно раздувшейся. Меня всегда поражало, как много барахла можно напихать в самую микроскопическую дамскую сумочку.

Цира тряхнула волосами и расстегнула сумочку.

– Освободите столик, – распорядилась она.

Я сдвинул чашки на край. Цира осторожно выложила перед нами несколько глиняных табличек, совсем новеньких, незатертых и необколотых, и продолговатый футляр длиной в две ладони. Футляр был деревянный, обтянутый потертой замшей.

– Вот, – молвила Цира.

Я потянулся к футляру.

– Что это?

Она легонько пристукнула меня по руке.

– Не трогай пока что. Сперва послушайте таблички. Это древние тексты из храма Эрешкигаль.

– Древние? – усомнился я. – Не слишком-то древними они выглядят.

Цира метнула на меня уничтожающий взор.

– Неужели ты думаешь, что мне позволили бы взять из храма подлинники? Это ксерокопии.

Она бережно взяла первую табличку и начала читать.

Читала долго, и стихами, и прозой. Суть прочитанного сводилась к тому, что великий герой Энкиду носил в себе великую душу. И столь могуче было тело Энкиду, что не тяготила его великая душа. Но затем, после первой смерти Энкиду, обмельчали люди и меньше стали тела их. И разделилась душа Энкиду между двумя телами. Как и предполагала мудрая Цира. А затем, с каждой новой эпохой человечества, все меньше и меньше становилось места в людской груди. Особенно усилилась тенденция к измельчанию после потопа. Вавилонское столпотворение также внесло известный вклад в этот процесс.

И все большее и большее число тел требовалось для того, чтобы вместить в себя душу Энкиду – некогда великую и цельную.