Вавилонские хроники

А я не спал. Я шевельнулся рядом и вылез из-под шкуры, которой мы вместе с ним укрывались.

Я взял копье и вышел ей навстречу…

Мурзик раздувал ноздри, кривил губы, беспокойно мотал головой. Цира то и дело поправляла его, чтобы не свалился. Она стояла в головах, сосредоточенная и строгая, как всегда. Только сегодня строгость несколько нарушал заплывший глаз и опухшая, как бы съехавшая набок, к отеку, мордашка.

– Говори, говори, друг мой, мы с интересом слушаем тебя. Говори…

– Помните, господин, как мы вышли ей навстречу, этой суке-то? – обращался ко мне Мурзик. – Ну вот, вышли мы к ней и говорим: «Ну ты, сука! Что приперлась, так твою мать!..» А она стервища… да что я вам рассказываю, вы ведь знаете…

– Ты Цире расказывай, – сказал я сквозь слезы.

– А… Ну вот, Цирка, ты слушай, слушай. Мы, значит, с господином выходим. Копьецо у нас в руке. Эх, такое копье сейчас мало кто поднять-то может, не то что метнуть… Здоровенное, из целого кедра, поди, выстругано… И говорим ей: «Что, блядь, приволоклась? Тебя-то уж всяко не звали!» А она, значит, помалкивает. На Гильгамеша, на побратима нашего, глазеет, аж слюни пускает… Такая сволочина… Ну, мы ей – р-раз промеж глаз копьем! Получи, нурит, гранату! Она только зашипела. Мы – хохотать. Понравилось? Еще – нна!

Тут Мурзик увлекся и перешел на наш родной язык. Я-то понимал, о чем он. А Цира не понимала. Я вполголоса переводил для нее, чтобы не обижалась:

– И зашипела смерть, и отступила на шаг, а мы с Мурзиком – то есть, великий герой Энкиду – наступать стали. И сказала смерть великому герою Энкиду: «Хорошо же, Энкиду. Будь по-твоему. Я возьму твою жизнь, а Гильгамеш останется на земле, среди людей».

– Нн-хао! Ах-ха-ха! Йо-ио-ло, Гильгамеш! Эль-эль-эль-эль! Энки-ллахх! Энки-ллах!

– Ведь это Энки поставил Хуваву на горе сторожить. Мы оскорбили богов. Но зато мы порадовали других богов. О, мир полон богов и полон героев, радостно это и не жаль умирать ради Гильгамеша… – переводил я для Циры.

Мурзик тяжко вздохнул.

– Это всего лишь твоя прошлая жизнь, – сказала Цира. – Я хочу, чтобы ты знал, что в любой момент можешь вернуться в свое нынешнее воплощение и продолжать земное бытие.

– А на фига мне это бытие, – пробормотал Мурзик, – коли Энкиду помер… и сотник мой тоже, я же знаю… Я помню, как он помер… Сам его и тащил, а кишки за ним по земле волочились… Меня на другой день убили, попали стрелой в глаз. Я даже детей по себе не оставил. Вот и Энкиду – он тоже…

– Мурзик! – гневно сказал я. – Что еще за разговорчики? Я тебе как твой господин приказываю! Ты обошелся моей матери в хорошенькую кучу сиклей, мерзавец! Забыл? По тебе давно экзекутарий плачет! Допрыгаешься…

– Ну… – замялся Мурзик.

– Мурзик, мы, твои друзья, хотим, чтобы ты вернулся к нам, в это прекрасное место, – сказала Цира. Очень строго. И добавила: – Арр-гх-энки!

– Ну ты, Цирка, даешь… – сказал Мурзик-Энкиду. И завопил: – Эль-эль-эль! Еб-еб-еб!

– Не богохульствуй, Энкиду! – прикрикнула на него Цира.

– Ах-ха! Я Энкиду! Я убил сторожа, поставленного богами! Я плюнул смерти в харю! Мы с сотником перепили трех харранских подпоручиков – уложили их под стол и сняли у них с поясов кошели! Мне ли тебя, девка, бояться! А, Цира, девка с кривым глазом! Энн-ахха! Кх-л'гхама!

– Мы хотим, чтобы ты вернулся в свое земное бытие, в свое нынешнее воплощение, Мурзик, – настойчиво сказала Цира. Я видел, что она покраснела. – Ты нужен нам здесь, в этом прекрасном месте. По счету «гимл»… алеф… бейс… гимл!

Мурзик громко закричал, задрожал всем телом и распахнул глаза. Рванулся с дивана. Мы с Цирой едва успели его подхватить.

– Стой, ты куда!..

– Она заберет!.. Она заберет его!.. я не успею!..

– Кого?

– Гильгамеш… Ой.

– Это я, – сказал я. – Даян.

– Ой, – смутился Мурзик и обмяк на диване.

Я сел рядом с ним на диван. Цира ушла в ванную – мыться. Она была вся мокрая.

Я крикнул ей в спину:

– Я велю Мурзику подать тебе горячего молока!

– Мурзика не трогай, – бросила она на ходу. – Пусть отлежится. Лучше сам ему молока дай.

Еще не хватало. Чтобы я какого-то Мурзика молоком поил.

Мурзик тихонько сказал:

– Не надо, господин. Она просто так сказала.

Я разозлился:

– Что ты себе, Мурзик, позволяешь? Давно я тебя не порол!

И ушел на кухню искать молоко.

Кошка страшно засуетилась. Стряхнула с себя котят, повыдергивав у них из пастей соски, и принялась виться. Я показал ей дулю и отнес молоко Мурзику.

Мурзик выхлебал.

– Ну, – сказал я. – Что же это получается, а?

Мурзик виновато заморгал.

– Получается, – продолжал я с мрачным видом, – что мы с тобой, Мурзик, оба являемся воплощением Энкиду.

– Так оно не может такого быть… – сказал Мурзик. – Энкиду-то был один. А нас с вами, господин, как ни верти, все ж таки двое. Душа – не пополам же она разорвалась…

Я помолчал. Забрал у него грязный стакан, поставил на пол. Кошка тут же всунула туда рыло и стала осторожно нюхать.

– Кыш! – сказал я, отгоняя настырную тварь.

Мы помолчали немного. Я спросил:

– Когда сегодня «Киллер-6»?

– В середине восьмой стражи.

– Надо бы посмотреть…

– А по хорасанскому каналу гоняют «Пляжных девочек»… – сказал Мурзик и вздохнул.