Вавилонские хроники

А еще раз – это уже на железке, Трансмеждуречье – был на шпалоукладке один лютый убийца, так его невзлюбил один другой лютый убийца, и вот вышла между этими двумя убийцами смертная драка…

Подобных случаев Мурзик знал великое множество.

– Заткнешься ты или нет! – повысил я голос.

Мурзик тяжко вздохнул и замолчал. В тишине раздавался только хруст отрываемых киллером голов и чавканье киллеровых челюстей.

Мурзик отложил тряпку, налил Цире горячего чаю и, взяв девушку за шею, принялся вливать в нее чай. Чай тут же пролился и запачкал беленькую блузку.

– Ой, – сказала Цира.

Мурзик растерялся. Отставил чашку. Сел рядом и некоторое время тупо смотрел в экран.

– Кто тебя, Цирка? – вдруг спросил Мурзик вполголоса, с угрозой. Видно было, что он все это время только и думал, что о цирином обидчике. – Ты нам скажи, а мы уж с господином решим, как быть. Обиду просто так не оставим, не подумай…

Цира громко, зло рассмеялась.

– Кто? Учитель Бэлшуну, вот кто! И ты, Мурзик, его пальцем не тронешь! Не получится! Он тебя в жгут скрутит, прежде чем ты к его дому подойти успеешь! Нет, с учителем Бэлшуну разбираться буду я сама.

– Ты чего… – изумился Мурзик. – Ты думаешь сама с таким здоровым мужиком разобраться?

И скромно посмотрел на свои кулаки.

– Почему он избил тебя? – спросил я.

– Прознал, что я сумела вызвать в тебе Энкиду. Не знаю уж, как прознал. Зависть, Даян, обыкновенная зависть. Он-то сам дальше какого-нибудь банщика и не лазил…

Она вздохнула. Потрогала тонкими пальчиками оплывший глаз.

– Ты, Цира, веко не тронь, – со знанием дела сказал Мурзик. – Не то грязь занесешь. Сперва гноем пойдет, а после на глаз перекинется. Глаз может пленкой зарасти, а то и вовсе гноем взбухнет да и вытечет. У нас так было на руднике…

– Заткнись ты со своим рудником! – плаксиво закричала Цира.

Мурзик вздохнул. Всем своим видом показывал, что Циру понимает и от души ей сочувствует.

– Самое безотказное средство, Цирка, это помочиться на тряпочку и к глазу приложить.

Цира так поразилась, что даже жалеть себя забыла. Немо глянула на Мурзика здоровым глазом.

Он покивал.

– Дело советую, Цирка. Сам так спасался, а меня один старый забойщик научил. Иди в туалет и того… Или, если писать не хочешь, давай я для тебя помочусь… Я давно уж ссать хочу, только компанию покидать неохота. Да и тебя в беде бросать – дело последнее, девка ты душевная, ласковая… А что в жизни тебе не повезло – так повезет еще, – ни с того ни с сего добавил Мурзик.

Я думал, что Цира отходит его по морде за дерзость. Но она встала.

– Тряпку дай какую-нибудь, – сказала она Мурзику. – Да не эту, чистую.

И горделиво направилась в туалет.

Полстражи спустя, когда «Киллер» иссяк, я выключил телевизор. Цира сидела рядом, придерживая влажную тряпочку у больного глаза. От Циры несло мочой.

– А ночевать где будешь, Цирка? – деловито спрашивал Мурзик.

– У вас, – ответила Цира. И повернулась ко мне. – Ты ведь не против, Даян?

Ну да, конечно, я не против, чтобы рядом со мной спала Цира с подбитым глазом.

– Может, еще и Мурзика в постель возьмем? – спросил я.

– А что?

– И кошку, – добавил я.

– И кошку, – фыркнула Цира. – Какой ты, Даян, несовременный. Да мне все равно, я и на полу могу спать…

– Ну вот еще, – встрял Мурзик. – Не, Цира, тебе на полу не годится. Тебе сегодня и так досталось…

* * *

…И была гора Хуррум, на том самом точнехонько месте, где много позднее по рекомендации Хеттского геологоразведочного управления объединения «Халдейугольпром» были начаты масштабные разработки угля.

И была эта гора Хуррум отцом и матерью божеству Хуваве. Сама вложила в недра свои Хуваву, сама выносила его и в положенный срок разверзла чрево и исторгла его из себя, дабы поставить хранителем себе на вековечность.

Собою был этот Хувава страшен. Глядела древность из горящих глаз его. И было у него много рук, а ног – и того больше. И окружен был лучами света, сиянием одевали его. И такова была елда его, что любую набедренную повязку рвала, а зубов во рту у Хувавы было втрое больше против положенного.

И отправились Гильгамеш и Энкиду этого Хуваву убивать. То было героическое деяние – опасное без меры, невыполнимое почти, бесполезное и жестокое. И рубили руки Хуваве, и ноги рубили ему. И выкололи ему глаза. И вспороли ему живот. И не стало защитника у горы Хуррум, и пришли туда геологи и рекомендовали, и пришли туда бульдозеры и иные машины и вспороли чрево горе Хуррум, и стала там добыча угля, а прежде было обиталище бессмертных кедров, их родина.

И знал Энкиду, что один из двоих умрет за это деяние. И не хотел Энкиду, чтобы умер Гильгамеш. Ибо Гильгамеш был царь, а Энкиду – друг и побратим царя. А для чего у царей побратимы? Побратимы у царей для того, чтобы в смерти их заменять.

И пришла смерть, чтобы забрать Гильгамеша. А Гильгамеш спал.

И вышел навстречу смерти Энкиду. И сказал…

Я слушал Мурзика, и слезы текли у меня по лицу. Я весь трясся. Я тоже был некогда Энкиду. Я тоже помнил, как спал Гильгамеш – мой друг, мой царь, мой побратим. Во сне был он как дитя – доверчив и беззащитен.

И смотрела на него смерть холодными пустыми глазами.