Вавилон и Башня

Береги источник уроков… береги Большую Свечку. Как будто кто-то послал мне урок из Прозрачного Коридора.

Я решил не обращать внимания на всякие прозрачные уроки.

Потом я получил еще один урок: дай другим Большую Свечку.

Мимо пробежал неповоротливый ФА непонятного цвета. Он дал мне урок: цветов нет, все цвета одинаковые.

Не может такого быть! Я вижу свой цвет, ФА видит свой цвет. ЛА видит. Еще КА, МУ, ИЛ, ЛЮ и многие другие.

Я видел цвет ПО, темно-коричневый, пока ПО не стал прозрачным. Но, если бы ПО и так был прозрачным, как бы он стал прозрачным? Может, ПО не стал прозрачным? Тогда он по-прежнему быстрый-стремительный, темно-коричневый ПО. Где же он? Где ПО? ПО нет. Потому что ПО в Прозрачном Коридоре.

Цвета все время меняются. Я принял еще один урок, непонятно откуда.

Нет, нет! ПО не вернется из Прозрачного Коридора. Там же останется РЕ, который уже давно потерял свой цвет. Там же останутся ОМ, ПУ, СО, СЕ, РА и много-много других. Да и старый мудрый ЕТ, который был настолько мудр, что, кажется, мог вернуть свой цвет.

Но цвет нельзя вернуть. У прозрачного нет цвета. Прозрачное и есть прозрачное.

А как же Яркое Пао? Неужели даже Яркое Пао не может вернуть цвет?!

Порывы Пао усилились, но я не стал прятаться. Мне хотелось убрать побольше кусков Пао. Я представлял, как однажды, очень скоро, поднимусь на площадку и увижу, что теперь она выше самого высокого крупнолетающего Пао, вся озарена цветом Яркого Пао. И вот оно – Яркое Пао.

Когда Пао стало совсем темнолетающим, я спустился, подошел к молодому мудрому УТ и дал ему урок: цвета могут быть непредсказуемы.

Как еще я мог объяснить, что светло-красная ЛА стала непохожа на ЛА, что ФА стал почти как Пао, а КА, МУ, ИЛ вообще не отличить друг от друга?

УТ ответил, что цвета непредсказуемы, когда твой цвет непредсказуем.

Что, если мой цвет предсказуем, а другие – непредсказуемы. Так я ответил.

Два урока не приходят одновременно. Оказавшись на Башне, нельзя быть у Стены Плодов. Взяв в руки одно бамбижо, не возьмешь второе.

Молодой мудрый УТ был мудр. Он ответил мне привычными уроками, которые успокоили меня.

Оставалось узнать, что не так с моим цветом. Я пошел к Большой Свечке, откуда все и началось.

Часть девятая

Глава 1. Конбор

<Россия, 1980-е>

– Константин Борисович! – цокая туфлями, навстречу мне по коридору шла Галина, заведующая учебной частью.

– Галя! – кивнул я.

Решил не останавливаться, а то начнет расспрашивать про здоровье. Вот странно. Когда все начинают спрашивать о здоровье, что это значит? Что ты уже постарел? Или что так плохо выглядишь… или это сожаление, что ты мог бы сделать больше, но, похоже, уже не сможешь?

Я проводил взглядом «цокающую» Галину, вошел в кабинет, закрыл дверь на ключ. Сегодня уже не будет лекций, а вечерние практики я передал аспирантам. Можно не выходить, пока институт не опустеет.

На столе, который раньше был аккуратно убран, а содержимое сведено к минимуму, теперь все разбросано. Не то чтобы я опустился, просто перестал придавать этому значение. Что такое порядок и беспорядок? Какая разница?

В дальнем углу комнаты, рядом с высоким, почти до пола, окном виднелась маленькая фигурка. Сато всегда выбирал место у окна, если, конечно, оказывался там, где оно было.

– Мне нельзя, – сказал я деду Матвею, который сворачивал самокрутку, сидя на большом кожаном диване с высокой спинкой, заканчивающейся деревянными резными панелями.

– Мне-то можно, Кинстинтин, – ухмыльнулся он.

Изображенные на деревянных панелях сцены охоты на оленей как нельзя лучше подходили к его высокой фигуре, к длинным серебристо-вороным, твердым и одновременно легко струящимся волосам.

– Одновременно? – дед Матвей уловил мои мысли. – Это ты у охринавца спроси, – и он с наслаждением затянулся, откинувшись на диван.

– Одновременно может быть, если есть время. Поэтому может и не быть, – сказал Сато.

Он уже научился чисто говорить по-русски. Только иногда сбивался, добавляя к русским словам какие-то неведомые японские приставки: получались всякие забавные слова типа «чай-до» или «куреха-сан», иногда даже неприличные, что-то вроде «лида-сука». Когда так получалось, дед Матвей грохотал своим «о-хо-хо-х-о», а я боялся, как бы кто не услышал, даже за тяжелой закрытой дверью кабинета.

– Как времени-то нет?! Сам видишь, охринавец! Весна, лето, осень. Рожь, положим, посеял. Сначала ростки, потом колосья. А там, глядь, уже и на мельницу молоть…

– Вы о событиях говорите, дед Матвей, – Сато, несмотря на то что дед Матвей называл его то охринавцем, то косоглазым и желтомордым, всегда говорил почтительно «вы» или «дед Матвей».

– А что, время – это не события? Говорю ж тебе, желтомордая твоя башка! То колосья, то уже зерно на мельницу везешь. У вас-то, косоглазых, может и не так. Вы там все свой рис в болоте собираете.

– Времени нет, события есть, – сказал Сато, продолжая смотреть в окно.

– Ну тебя… – отмахнулся дед Матвей, закрыл глаза и продолжил медленно курить, пуская большие кольца дыма в высокий потолок с лепниной.