Вавилон

Голос его пронизывал леденящей стужей, точно ветер на снежных вершинах; слова звучали глухими отзвуками молота, стучавшего в его груди вместо сердца.

– Нет ли у тебя какой-нибудь просьбы ко мне? – осведомился Валтасар.

Он имел в виду благородный титул для дочери Гамадана. Ему хотелось, чтобы Набусардар, прославленный, почитаемый всем народом герой, валялся у него в ногах. Валтасар предвкушал, как перед лицом всего Вавилона он откажет своему полководцу.

Вопреки ожиданию Набусардар ответил:

– Нет, государь, больше мне ничего не надо.

Он поклонился и вернулся на свое место.

С меньшим воодушевлением царь вручил награды славному Исма-Элю, сыну погибшего Эль-Халима, другим высшим военачальникам, в том числе волоките Сибар-Сину, который поднес царю отрубленную руку пленного персидского вельможи вместе с его мечом.

По окончании церемонии Валтасар окинул презрительным взглядом плененных врагов и под бурное ликование толпы подал знак палачам взяться за смертоносные орудия, чтобы исполнить предначертание судьбы. Сверкнули секиры, и бездыханные тела рухнули на плиты под разукрашенной аркой.

Потоки крови, хлынувшие из тел казненных персов, раздразнили озверевшую толпу. Люди бросились к помосту, требуя выдать на праведный суд народа персидских военачальников, приговоренных к погребению заживо. Но копья стражников преградили им дорогу.

Среди неукротимого людского волнения Дария вдруг двинулась к помосту палача, и, как только она тронулась с места, дикое буйство толпы стало утихать.

Дочь Сириуша Валтасар велел облачить в пурпурную мантию невиданного оттенка, какой нечасто удавался красильщикам из знаменитого города Библ. Голову ее венчала тиара, на груди висела тяжелая золотая цепь, в звеньях которой сверкали топазы, аметисты, лазуриты, жемчуга, рожденные в лоне вод, и янтарь – сгустки солнечных лучей. Богатое убранство должно было указывать на то, что осужденная принадлежала к числу любимых жен царя, который вырвал ее из своего сердца за подлую измену и обрек на смерть.

Она остановилась и положила голову на плаху.

Палач откинул волосы с ее затылка и занес широкую, отточенную до блеска секиру.

Тут Валтасар вскинул жезл, давая знак обождать.

Властный и вместе с тем влюбленный взгляд бросил он искоса на застывшую в ожидании Дарию. Он хотел что-то сказать ей, но губы его замерли, лишь едва приоткрывшись. Словно собираясь с силами, Валтасар втянул в себя воздух сквозь узкую щель рта, но тотчас же резко повернул голову и ястребиным, огненным взором заглянул в глаза обреченной.

– Теперь ты видишь, как безрассудно перечить воле царя? – проговорил он. – А ведь ты могла бы сидеть на пиру в парчовых одеждах, по правую руку от государя, равного самому Мардуку, владыке вселенной, по правую руку от властелина, могущественнее которого не было и вовеки не будет. Сожалеешь ли ты, строптивая, что постыдно пренебрегла царскими сокровищами? Я изменю свое решение, если ты раскаешься и покоришься могуществу и воле халдейского властелина! Тебе даруют жизнь, раскайся!

– Мне не о чем жалеть и не в чем раскаиваться! – твердо отвечала Дария. – Я и теперь предпочитаю смерть.

Кровь бросилась в голову царю. Уязвленный в своей гордыне, Валтасар вскричал:

– Так умри же!

И палач отсек ей голову.

Облаченное в золото и пурпур тело дочери Сириуша упало на гранитные глыбы ассуанских скал.

Голова откатилась далеко в сторону, тараща в небо остекленевшие глаза.

Забыв, что на него смотрит весь Вавилон, царь сбежал по ступеням трона и подошел к валявшейся на помосте царской тиаре; чуть поодаль лежала прикрытая длинными прядями каштановых волос голова. Он поднял отрубленную голову и не отрываясь смотрел на нее. Кровь капала на пышные одежды Валтасара, стекая с его ладоней на запястья, до сгиба локтей. Теплая еще кровь, вселявшая в царя беспокойство, гложущую тоску, неизъяснимую тревогу.

Ястребиный взгляд Валтасара потух, тонкие надменные губы задрожали. Сломленный, он скорбно обратился к палачам:

– Что ж это вы сделали, что ж это вы сделали с царем Вавилона?

– Такова была воля царя, – ответил палач.

– Что ж это вы сделали с сыном богов? – простонал Валтасар, и на глаза его навернулись слезы.

Он приблизился к телу, простершемуся в луже загустевшей крови, и приложил отрубленную голову к шее. Затем поднял тиару, возложил ее на буйные кудри и, сняв со своего пальца перстень, надел его на палец дочери Сириуша.

– И одежды из пурпура, и тиара в драгоценных камнях, и перстень царский, а все-таки ушла от меня. Боги замыслили унизить Валтасара и, чтобы остался он в роду последним из последних, прокляли лоно всех жен, кроме твоего, Дария… Я велю положить тебя на алтарь Мардука, и Мардук вернет тебе жизнь, ведь я примирился с ним. Он воскресит и твое лоно, и царское семя в нем, и станешь ты матерью тысяч, и эти тысячи наводнят царство и обрушатся на врага.

Обернувшись к верховному жрецу Исме-Ададу, царь уныло сказал:

– Вели перенести ее на алтарь Мардука, слуга божий, да помолись со своей братией, чтобы Мардук воскресил ее.