Вацлав Гавел. Жизнь в истории

Безусловно, хартисты добились международного признания. Ив Монтан записал песню со словами «Je m’appelais Jan Patocka». Возник комитет поддержки «Хартии-77», в который кроме того же Монтана вошли Грэм Грин, Дюрренматт, Гюнтер Грасс и Том Стоппард. В июне 1977 года комитет выпустил объемное издание под названием «Белая книга о нарушении прав человека в Чехословакии», а с 1979-го ежегодно присуждал премию Яна Палаха за выдающиеся достижения в сфере независимой литературы, искусства и науки.

На бал!

Условный срок требовал от Гавела определенной осмотрительности, но он далеко не всегда был осторожен. В конце года Гавел и Ландовский за компанию с еще одним собутыльником бродили, выпивая, по вечерней Праге и после полуночи столкнулись с предсказуемой проблемой: все пивные и кабачки уже закрылись. Когда же компания пришла к ресторанчику, который официально работал до часу ночи, их туда не пустили, прямо перед носом захлопнув дверь. Тому, что случилось после этого, Гавел посвятил отдельную статью, которую мы с удовольствием процитируем:

Такие или подобные вещи происходят в Праге каждую ночь у дверей большинства тех нескольких пивных и ресторанов, которые еще остались для нормальных граждан.

Странным было то, что последовало после: на меня напал гнев! Если я называю это странным, то потому, что я вовсе не свирепый человек, и такие внезапные приступы гнева, когда у меня чернеет перед глазами и я способен делать вещи, которые никогда не делаю и которые мне совершенно не подходят, случаются со мной действительно редко, сказал бы, раз в семь-десять лет. Важно и то, что этот гнев никогда не вызывали серьезные вещи (то, что меня могут посадить, оскорбить, отобрать квартиру), но всегда полная ерунда (в армии боец Ульвер как-то поставил мне в шутку подножку, а я начал его бить). И в этом отношении мой припадок перед рестораном был верен моей личной традиции.

Не исключаю, что ничтожность, которая меня так злит, служит лишь поводом и, так сказать, расплачивается за все те серьезные вещи, которые меня разозлить не могут. Может быть, где-то в подвале моей спокойной души есть тайная батарейка, которая потихоньку заряжается, и когда потенциал этой скрыто накопленной досады достигает определенного уровня, хватает любой малости, чаша переполняется и все это разом выплескивается по внешне совершенно недостойным причинам. И невинный шутник Ульвер жестоко наказан за то, что я должен два года строить и снова сносить понтонные мосты.

Итак, я был в ярости и стал бешено пинать двери ресторана (с ними, на удивление, ничего не случилось, они были, очевидно, из очень толстого стекла). Естественно, мое поведение было бессмысленным и достойным осуждения. Я вел себя как забулдыга. Мой разум это осознавал, но на мое поведение это не имело тогда ни малейшего влияния. <…>

Это был просто всплеск бессилия человека, в маленьком унижении которого на миг отразилось все большое унижение, окружающее всю его жизнь.205