Вацлав Гавел. Жизнь в истории

Осмеливаюсь утверждать, что – вопреки всем привлекательным внешним фактам – внутренне наше общество не только вовсе не консолидировано, но, наоборот, погружается во все более глубокий кризис, который в чем-то даже опаснее всех тех кризисов, какие памятны нам по нашей новейшей истории. <…>

Из страха потерять место учитель в школе учит вещам, в которые не верит; из страха за свое будущее ученик их повторяет; из страха, что он не сможет продолжать учебу, молодой человек вступает в Союз молодежи и, будучи его членом, делает все, что от него требуют; из страха, что сын или дочь, поступая в институт, не наберут необходимого количества баллов при существующей чудовищной политической системе оценок, отец соглашается занимать различные должности и «добровольно» делает то, что от него хотят. <…>

Возникает вопрос: чего, собственно, люди боятся? Судебных процессов? Пыток? Лишения имущества? Депортации? Казней? Конечно, нет: эти жестокие формы давления власти на граждан, к счастью (во всяком случае, у нас), ушли в прошлое. Ныне такое давление имеет более рафинированные и изысканные формы, и хотя до сих пор проводятся политические процессы (кто не знает, что их организует и направляет власть?), они представляют собой уже лишь крайнюю меру, главный же упор перенесен в область экзистенциального давления. <…>

Иными словами, если, например, сегодняшний человек боится, что ему не дадут работать по специальности, этот страх может быть таким же сильным и может толкать его на такие же поступки, как когда человеку в других исторических условиях грозила конфискация имущества. При этом метод экзистенциального давления в каком-то смысле даже более универсален, так как у нас нет ни одного человека, которого нельзя было бы экзистенциально (в самом широком смысле слова) ущемить; каждому есть что терять, и поэтому у каждого есть причина для страха.179

В определенной степени ареста можно было опасаться даже при отправке письма почтой. Гавел позже рассказывал, что у него лежал наготове пакет с самыми нужными для тюрьмы вещами (сигареты, мыло, зубная паста, смена одежды, книги). 18 апреля президиум ЦК собрался под руководством самого Гусака, чтобы обсудить «антипартийную деятельность Дубчека и других особ». Говорили и о Гавеле – в резолюции собрания сказано, что два члена президиума должны выработать свои предложения касательно его письма. Однако в чем эти предложения состояли и были ли составлены, неизвестно. Густав Гусак на обращение не ответил, Гавела за отправку письма не преследовали, хотя на многих соратников Дубчека и бывших реформистов посыпались допросы и обыски.

Зато Павел Ландовский смог тайно размножить текст письма на ксероксе, и оно пошло гулять по стране в самиздате. «С письма началась новая эпоха чехословацкой истории», – высокопарно пишет в своей биографии Гавела Эда Крисеова180. Так ли это, сказать сложно, но в жизни Гавела смена эпох действительно началась. Из запрещенного драматурга, вытолкнутого в подполье властями, он начинает превращаться в настоящего осознанного диссидента.

«Будущее за алюминием»