Васса Железнова

– Ладно! Живу с тобой… Чай, ведь все вы одинаковы? Одна другой не слаще… До тебя была у меня одна, – из таких же. Нет, та по своей охоте… понравился я ей, она и… Хорошая была… А впрочем, – все одно, то же самое, совсем как у тебя, хоша ты ее краше… Но – барыня одна приглянулась мне… настоящая барыня, дворянка! Говорили, гуляет… До нее не достиг… Н-да-а… Умная, образованная, в красоте жила… Я, бывало, думал – вот где отведаю настоящего-то!.. Не достиг… Может, если бы удалось, – другой бы оборот все приняло… Тянуло меня к ней… А теперь вот – залил ее вином – забываю… И это нехорошо… Эх ты, человек! Подлец ты, если по совести сказать…

Фома замолчал, задумался. А Саша встала со скамьи и прошлась по избе, покусывая губы. Потом остановилась против него и, закинув руки на голову, сказала:

– Знаешь что? Уйду я от тебя…

– Куда? – спросил Фома, не поднимая головы.

– Не знаю… все равно! Лишнее ты говоришь… Скучно с тобой…

Фома поднял голову, взглянул на нее и уныло засмеялся:

– Ну-у? Неужто?

– Я тоже из таких… тоже – придет мое время, – задумаюсь… И тогда пропаду… Но теперь мне еще рано… Нет, я еще поживу… а потом уж – будь что будет!

– А я – тоже пропаду? – равнодушно спросил Фома, уже утомленный своими речами.

– А как же! – спокойно и уверенно ответила Саша. – Такие люди пропадают…

Они с минуту молчали, глядя в глаза друг другу.

– Что же будем делать? – спросил Фома.

– Обедать надо.

– Нет, вообще? Потом?

– Н-не знаю…

– Так уходишь ты?

– Уйду… Давай еще покутим на прощанье! Поедем в Казань да там – с дымом, с полымем – и кутнем. Отпою я тебя…

– Это можно! – согласился Фома. – На прощанье – следует!.. Эх ты… дьявол! Житье! Слушай, Сашка, про вас, гулящих, говорят, что вы до денег жадные и даже воровки…

– Пускай говорят… – спокойно сказала Саша.

– Разве тебе не обидно это? – с любопытством спросил Фома. – Вот ты – не жадная, – выгодно тебе со мной, богатый я, а ты – уходишь… Значит – не жадная…

– Я-то? – Саша подумала и сказала, махнув рукой: – Может, и не жадная – что в том? Я ведь еще не совсем… низкая, не такая, что по улицам ходят… А обижаться – на кого? Пускай говорят, что хотят… Люди же скажут, а мне людская святость хорошо известна! Выбрали бы меня в судьи – только мертвого оправдала бы!.. – И, засмеявшись нехорошим смехом, Саша сказала: – Ну, будет пустяки говорить… садись за стол!..

…На другой день утром Фома и Саша стояли рядом на трапе парохода, подходившего к пристани на Устье. Огромная черная шляпа Саши привлекала общее внимание публики ухарски изогнутыми полями и белыми перьями; Фоме было неловко стоять рядом с ней и чувствовать, как по его смущенному лицу ползают любопытные взгляды. Пароход шипел и вздрагивал, подваливая бортом к конторке, усеянной ярко одетой толпой народа, и Фоме казалось, что он видит среди разнообразных лиц и фигур кого-то знакомого, кто как будто все прячется за спины других, но не сводит с него глаз.

– Пойдем в каюту! – беспокойно сказал он своей подруге.

– А ты не учись грехи от людей прятать, – усмехаясь, ответила Саша. – Знакомого, что ли, увидал?

– Кто-то караулит меня…

Всмотревшись в толпу на пристани, он изменился в лице и тихо добавил:

– Это крестный…

У борта пристани, втиснувшись между двух грузных женщин, стоял Яков Маякин и с ехидной вежливостью помахивал в воздухе картузом, подняв кверху иконописное лицо. Бородка у него вздрагивала, лысина блестела, и глазки сверлили Фому, как буравчики,

– Н-ну, ястреб! – пробормотал Фома, тоже сняв картуз и кивая головой крестному.

Его поклон доставил Маякину, должно быть, большое удовольствие, – старик как-то весь извился, затопал ногами, и лицо его осветилось ядовитой улыбкой.

– Видно, будет мальчику на орешки! – подзадоривала Саша.

Ее слова вместе с улыбкой крестного точно угли в груди Фомы разожгли.

– Поглядим, что будет… – сквозь зубы сказал он и вдруг оцепенел в злом спокойствии.

Пароход пристал, люди хлынули волной на пристань. Затертый толпою Маякин на минуту скрылся из глаз и снова вынырнул, улыбаясь торжествующей улыбкой. Фома, сдвинув брови, в упор смотрел на него и подвигался навстречу ему, медленно шагая по мосткам. Его толкали в спину, навалились на него, теснили – все это еще более возбуждало. Вот он столкнулся со стариком, и тот встретил его вежливеньким поклоном и вопросом:

– Куда изволите путешествовать, Фома Игнатьич?

– По своим делам, – твердо ответил Фома, не здороваясь с крестным.

– Похвально, сударь мой! – весь просияв, сказал Яков Тарасович. – Барынька-то с перьями как вам приходится?

– Любовница, – громко сказал Фома, не опуская глаз под острым взглядом крестного.

Саша стояла сзади него и из-за плеча спокойно разглядывала маленького старичка, голова которого была ниже подбородка Фомы. Публика, привлеченная громким словом Фомы, посматривала на них, чуя скандал. Маякин, тотчас же почуяв возможность скандала, сразу и верно определил боевое настроение крестника. Он поиграл морщинами, пожевал губами и мирно сказал Фоме:

– Надо мне с тобой побеседовать… В гостиницу пойдем?

– Могу… ненадолго…