Василий Голицын. Игра судьбы

Где она, истинная вера? Чья? А может, и вовсе нет ее, размышлял он порой, в минуты сомнений, настигавшие его все чаще и чаще. Мысль обжигала: истина непостижима! Человек слишком мал и слаб, он где-то в начале своего пути к истине. Человек только часть Природы, могущество которой безгранично. А может, думал он, Природа и есть Бог, ибо она всеобъемлюща и непознаваема. Человек не может объять ее разумом. А что такое звезды, эти слабые светящиеся точки на небосклоне? Чьи-то глава или далекие миры, подобные нашему, как утверждают наиболее пытливые умы.

Он терялся от этой бездонности мысли, знания, Природы, Мироздания. Но боялся заговорить об этом с кем-нибудь, даже с ближними людьми, даже с единомышленниками. Однажды он попробовал заговорить об этом с одним из наиболее приближенных людей, с думным дьяком Емельяном. Тот в упор глянул на него и пожал плечами.

— Ты, князь Василий, заговариваться стал. Занедужил головою небось. Попроси доктора Данилу дать тебе лекарство…

Вот так. Царевна же была от него без ума. Он пробудил в ней женщину, и эта женщина оказалась деспотичной в свой любви и в своем обожании. Нет, не любовь это была — страсть всеобъемлющая, неудержимая. Князь страдал от ее деспотизма, пробовал ее остудить. Куда там! Она слепо верила в то, что вот если есть человек всемогущий, то это Василий Голицын. Он может все: и рать возглавить, и иноземцев склонить на сторону Москвы, и еще многое другое.

И таковая ее безоглядность поневоле увлекала и его. Кроме того, он сознавал, что своим положением был обязан царю Федору и ей.

Царь Федор не предпринимал ни одного дела, не посоветовавшись с князем. В свою очередь князь увидел эту его тягу к лучшему, к добру и стремился воспользоваться ею, чтобы улучшить дела в государстве. Возглавил комиссию выборных дворян, убедив Думу и царя отменить местничество — пустую прихоть высшего боярства, мешавшую выдвижению истинно талантливых государственных мужей.

Это был шаг неделимый в прежние царствования, но Федор по его наущению взял да и отрубил. В Москву по его призыву зачастили иноземцы. И не только по торговым делам, но и разного рода искусники, которые могли выучить русских людей чему-нибудь полезному. Немецкая слобода разрасталась, равно и Посольский двор. Ревнители старины глядели на него косо, но Федор верил ему безоглядно, видя, что его новшества зело полезны.

И вот теперь Софья, правительница. После стрелецкого восстания она непомерно возвысила его. Наградила званием дворового воеводы, подчинила ему приказы: Посольский, Иноземный и Рейтарский, Малороссийский и Смоленский, равно и Владимирскую, Галицкую, Устюжскую чети, Новгородское наместничество.

Князь Василий слабо защищался:

— Помилуй, Софьюшка, у меня всего две руки и две ноги, опять же одна голова. Ни ухватить, ни вместить сего я не могу. Избавь меня от тягостной непосильной ноши.

— Ищи себе помощников по способностям, князинька, — возражала правительница.

То было время, когда она казалась всесильной, после укрощения стрелецкого бунта, что в значительной мере было ее заслугой.

Князь Василий в полной мере оценил тогда ее практический ум. То была дипломатия потачек. Она выкатила стрельцам бочки с брагою и водкой, опустошила казну, дабы умилостивить бунтовщиков денежными дачами. Приблизила к себе их главарей и самых горлохватистых заводчиков.

И вот сейчас, в одиночестве, князь Василий обратился мыслью к своей любовнице, столь безудержно обласкавшей его после неудачного похода, и как-то сразу перед ним возникла последовательная цепь ее поступков. И он восхитился и ужаснулся.

По кончине отца, царя Алексея, девятнадцатилетняя царевна шла в траурной процессии, лия слезы вместе с пятью своими сестрицами, ничем решительно не выделяясь среди них. Слезы эти были дипломатического свойства: царь держал дочерей в великой строгости, в затворе. Черный люд не мог их лицезреть: они предназначались в невесты заморским принцам.

Не то стало при брате, царе Федоре. Он им попустительствовал, потому что сам был слаб и недужен. И при нем Софья вырвалась вперед. В царских покоях князь Василий ее и высмотрел. Царевна не отходила от больного брата и, вопреки обычаю, мешалась в дела думных бояр. Изгнать ее никто не решался, а она все смелела и смелела. И иной раз подавала разумные советы.

Князь Василий был главным советником молодого царя, ближним боярином. Он был старше царевны на 14 лет. В год кончины Федора ему было 39, ей без малого 25. С той поры он стал ее галантом — оказалось, что не он был первым, не он отворил ее темницу. Царевна привлекла его не красотою, но живым умом, и не он заманил ее на ложе, а как-то так получилось, что она его. И с той поры он стал ее наблюдать. Царевна шла за гробом меж бояр, что тоже было вопреки обычаю, и голосила громче всех. Тужилась, взывала к народу: «Извели моего брата любимого, православного царя батюшку, извели отравою! Некому нас, сирот, пожалеть, разве что христианские короли нас примут!»