Кракенваген оперся на три оставшихся щупальца и конвульсивно подтянул свое тело на склон холма, кажется, он хотел перевернуться и убить лузгавку своим весом.
Раздался резкий свистящий звук, из распоротого панциря ударил фонтан голубой крови. Три щупальца кракенвагена содрогнулись, напряглись и опали. Он сдох. Брюхо, также сочащееся кровью, больше не раздувалось. Лузгавка, по всему, добралась до его сердца.
Лапочка соскользнула с папочки, стекла, как живая ртуть. Около десятка игл на ее панцире были обломаны, морду украшали голубые разводы из крови.
— Фатик, — изо всех сил выдохнул Олник, — она идет… к нам… А чтобы ее порешить, так того, силенок… не… мы… того… ой…
А я кое-чего ждал. Маммон Колчек, продвигаясь по узким ходам
Лапочка приблизилась. Я попытался закрыть собою Виджи, слыша, как дико ржут лошади. Моя супруга нелюбезно оттерла меня плечом и сама заступила мне путь.
Олник, Крессинда, Нанук, Ванко — все застыли, ожидая смертельной атаки.
Но лузгавка внезапно остановила свой текучий бег. Лапы замерли, вознесенная над нами морда застыла. Ну, вот и наступило время.
— Арх! Арх! Арх!.. — тварь начала кашлять, как тогда, когда отрыгнула латные перчатки Колчека, но прочее мясо тролля, которое она, очевидно, попробовала
Сработала-таки троллья дубина.
Мы прорвались в Талестру.
21
И наконец Лигейя-Талаши явилась мне во сне. Вернее, будем честны — я к ней явился. Ну, или она выдернула меня к себе.
Я был в локусе богини, сидел за мраморным столиком и взирал на богиню в ее первой ипостаси — красотки Лигейи. Красные глаза, голубая кожа, всепоглощающая чувственность. Однако я заметил, что блеск глаз весьма поблек, и безупречная кожа как будто побледнела. Сцена повторялась. На Лигейе был все тот же золотистый хитон, я слышал успокоительный плеск невидимого фонтана. Однако происходящее я наблюдал словно через кисею — и понимал, что присутствую в видении, в чужом сне. Ну и хорошо, что это сон. По крайней мере, повторный секс с богиней мне не светит, я почти не ощущаю ее безумную чувственность. И это хорошо. Больше — никакого секса ни с богинями, ни с обычными девушками. Нет, не так. Больше никого, кроме Виджи. Она — моя богиня.
Лигейя улыбнулась только уголками губ.
— Ты правильно мыслишь, Фатик. И я недаром тебя выбрала. Не отвечай. Слушай. Я с трудом пробилась к тебе. Я должна рассказать тебе кое-что, чтобы ты совершил правильный выбор. Первое и главное. Оракул уничтожен, и Ад теперь закрыт. Это плохо. Но появилась новая возможность… Вортиген, понуждаемый союзниками и с их подсказками, строит огромные Врата на границе с Витриумом. Врата меж мирами. Скоро они будут готовы и впустят в твой мир существ Агона — новых, таких, которым твой мир уже не может повредить столь сильно, как раньше. Молчи! Врата можно перенаправить так, чтобы открылся проход в Ад. Тебе придется прорваться в Витриум и сделать это. Времени остается все меньше. Когда ты будешь на месте, я скажу тебе, что и как надо делать. И ты наконец сможешь прорваться к Источнику Воплощения.
Я кивнул. Нет мне покоя. Работа, сплошь работа.
Лигейя сказала:
— Сейчас я покажу тебе одну из вероятностей будущего… Твоего будущего. Не бойся этой картины. Но запомни ее. Что-то уже не случится, потому что некто умер, хотя при иных обстоятельствах мог бы выжить, но
— Яханный фонарь! — Я подцепил колченогий табурет и швырнул в окно. Стекло лопнуло, осыпалось мелкими брызгами, табурет отскочил от переплетов и запрыгал по полу. Во дворе разлаялись псы, что-то испуганно залопотал хозяин гостиницы.
Братец, мой братец… Ах ты ж…
Скрипнула дверь. Золотоволосая девушка, чьи локоны пробивали розовые острые ушки, несмело заглянула в комнату.
— Фатик?
— Нет, Виджи! Арррр!
— Я могу…
Я схватил табурет и с грохотом расшиб о каменную стену.
— Я думаю! Ты видишь? Я все еще думаю. Дай мне побыть одному!
Милый утиный носик и щеки эльфийки залил румянец. Она что-то сказала с укором по-своему, на языке Витриума (проклятие, я же знаю, что никакая она не эльфийка, но продолжаю упорно так ее называть!) и деликатно прикрыла дверь.
Меня обманывали на протяжении всего пути к Облачному Храму. И что теперь? Что — теперь?
Рыча, я схватил один из горгоньих клинков и обрушил на стол, где лежала испятнанная кровью записка моего брата. Зачарованная сталь дрогнула, врубилась в дерево, и я, упираясь ботинком, с трудом извлек меч, только затем, чтобы снова ударить им по столу. По столу — и по ненавистной записке.