Варвар, который ошибался

На заднице у орла все выпали перья.

Печальная осень настала…

— Ик! Ик!

Это было утро. Раннее, когда только начинают пробовать голоса первые пташки. К несчастью, одна злая пташка не спала всю ночь. И всю ночь из ее клюва исторгались стихи, да такие, от которых мои уши норовили скукожиться. Они перемежались икотой, бессвязными выкриками и — о да — снова пословицами!

Мерзко? Да не то слово. Я десять раз проклял неуемного засранца. Крессинда, однако, была само ангельское терпение: она ворковала, щебетала и кудахтала, как наседка. Хм. Ну, женская душа — потемки. Любовь у нее, опять же, чувства. Женщины умеют терпеть до последнего, когда у них чувства. Зато когда последнее заканчивается и плотину эмоций прорывает…

В хижине рыбака

Громко рыдают:

Протухла селедка…

Яханный фонарь, в каких глубинах гномьего мозга рождались эти трехстишия?

Ночь мы, конечно, не спали. Выкрики гнома, близость границы, да еще эта странная туча действовали на нервы всем, даже Маммону Колчеку. Он трижды вставал помочиться, а мочится тролль, как носорог — по несколько минут, бурча под нос какие-то свои, тролльи выражения. Всякий раз я боялся, что наш бивак затопит. Виджи лежала, как мышка. Я уныло смотрел на звезды и несколько раз поднимался, чтобы кинуть взгляд на юго-восток. Туча приближалась до странности медленно, я бы сказал — как неспешно бредущий пешеход. Багровые зарницы, однако, вспыхивали все ярче. У меня было ощущение, что туча, как бы сказать, набирает силу, оживает.

В пять утра, едва явилось новое солнце, я поднял бивак, и мы тронулись. На козлах грузового фургона я восседал в гордом одиночестве. Виджи была внутри, дремала на мешках меж кустов вангрии и бочонков с ягодами моджи, все прочие были в заднем фургоне, в приятнейшем обществе говорливого гнома.

Оплывшие горы впереди являлись пограничными и со стороны Одирума носили имя царя Оргиана (нынче он пребывал в статусе августейшего скелета в королевской усыпальнице Одирума). Со стороны Талестры горы именовались «Мудрые». Местные обеих стран называли их Бычьи Зубы, или просто Бычьи. Народ всегда зрит в корень и чихал на любую пафосную дребедень. Горы и правда напоминали бычьи зубы — такие же тупые, налезающие друг на друга, полустертые временем. Не раз, не два, не три я шастал через них с делами отнюдь не законными.

— Пьем да посуду бьем! А кому не мило — тому в рыло!

Олник, видимо, вспомнил свои ранние годы.

Под горами лежал торговый город под названием Авандон — таможенные врата в Талестру на этом участке Бычьих. Позади него начиналась официальная торговая дорога и два контрабандных пути. Нормальные люди, как и повсюду в мире, пользовались обходными путями.

В платье из лунного света,

Девственность нежно храня,

Она танцевала, как фея,

И слушала трель… ик!.. соловья!

О боги, о Великая Торба, он, кажется, вознамерился сочинить поэму!

Что он там говорил о тени смерти за моей спиной? Уж не тучу ли имел в виду?

Я привстал, глянул через плечо. Туча распространилась по всему южному горизонту; ее плоть рассекла багряная молчаливая ухмылка, стремительная, страшная; рассекла и пропала.

Я опасался бы в десять раз меньше, если бы в туче шумело и грохотало.

Маммон Колчек поравнялся со мной и, щелкнув жубами, сказал наставительно:

— Если туча прибудет раньше нас, то мы можем намокнуть, потому что в туче дождь, а когда идет дождь, то делается мокро.

Я кивнул:

— А если мы прибудем раньше, то не намокнем, потому что мокро не будет.

Маммон Колчек сказал «Бур-р-р!», как мне представилось, с удовлетворением. Надо почаще говорить на понятном ему языке.

Ох уж эти мне кулачные бойцы!

— А еще, если будет сильное солнце, то оно высушит тучу, потому что солнце жарко сушит, а туча мокрая, но вода слабее, чем солнце! Бур-р-р!

— Ты мог бы стать прекрасным городским головой, — сказал я. — Ты умен, логичен и умеешь складывать слова так, что всякий дурак поймет тебя верно. Я даже больше скажу — из тебя определенно получится великолепный филантроп, не менее прекрасный солипсист, и, без сомнения, выдающийся абсцесс!

Он не стал возражать, выковыривая из жубов остатки сухаря. Любил сложные слова, хотя и не понимал их смысла. Тем не менее я ощутил, что профитролль — эта вот каменная, абсолютно флегматичная громада, нервничает. Дурные предчувствия, навеянные тучей и выкриками гнома, стало быть, преследовали не только меня.

В платье из лучиков солнца

Она танцевала в полях,

Где травы так яростно пахнут,

Что враз защекочет в ноздрях!

Воск! Мне срочно нужен воск, чтобы залить уши!

Я опять привстал, опять посмотрел. Маммон Колчек оглянулся тоже.