Варнак

    Есть такая деревня, километрах в восьми от Благонравного, на север. Небольшая совсем деревушка, дворов на тридцать. Может и выжила она. Такие вот маленькие, вечно нетрезвые поселения в стороне от большого мира, в которые чужие не ходят, – они-то и должны выжить, стать основой будущего страны.

    Дверь вдруг скрипнула, приоткрылась на секунду. Кто-то быстро заглянул внутрь. Потом железяка двинулась обратно и с громким лязгом захлопнулась. Проскрежетала и цокнула снаружи задвижка.

    Стрекоза подскочила как ужаленная, бросилась к выходу, толкнула дверь. Обернулась, враз побледневшая, опустилась на корточки, закрыла лицо руками.

– П***ц! – произнесла на выдохе.

    Из-за двери послышался довольный девчоночий смешок, от которого Стрекоза взвилась, подскочила. Прищуренные глаза её замерцали отчаянием и ненавистью.

– Ах ты сука! – прошипела она. – Тварь!

– Кто это? – спросил Пастырь, понимая, что случилось очень плохое. Что Стрекозе теперь не поздоровится.

– Нюшка, б***! Подловила, гадина!

    Пастырь не отдал бы им Стрекозу. Порвал бы пришедших за ней пацанов, забрал бы оружие и…

    Но они явились целой гурьбой. Ведро, который пришёл старшим, был не дурак. Он зашёл в камеру Перевалова и оттуда, через решётку, сказал:

– Ну что, Стрекоза, суши вёсла. Этого тебе Хан не простит. Второй косяк подряд. Серьёзный косяк, Стрекоза.

– Да пошёл ты! – бросила она.

– Отпусти её, пусть выйдет, – велел Ведро Пастырю, обнимавшему Стрекозу за плечи. – И не дёргайся, а то завалю обоих. У меня приказ Хана.

    Пастырь скрипнул зубами, ступил вперёд, отодвигая девчонку за спину. Ведро дёрнул из-за спины автомат.

– Пётр Сергеевич, – смущённо произнёс Перевалов. – Не сопротивляйтесь.

– Ну, что? – спросил Ведро, приготовясь дёрнуть затвор «калаша».

– Пустите меня, – Стрекоза вышла из-за спины варнака, толкнула дверь. Крикнула толкающимся за дверью конвоирам: – Открывай, уроды!

– Лось, открой! – велел кому-то Ведро.

    Откинули щеколду, открыли дверь.

– Тебя Нюша сдала, – негромко сказал стоящий за дверью пацан.

– Знаю, – оскалилась Стрекоза. – Крыса!

    Она кивнула на прощание Пастырю и вышла из камеры, растолкав пацанов. Те бросились за ней. Кто-то захлопнул дверь, задвинул щеколду.

    Ведро остался в камере. Стоял, поглядывал на варнака, поглаживая «Калашникова», и как будто хотел что-то сказать.

– Ну? – посмотрел Пастырь ему в глаза.

    Тот не ответил. Постоял ещё минуту в раздумье, потом бросил взгляд на доктора, буркнул «Баранки гну!» и вышел.

– Успели обработать девочку? – спросил Перевалов, едва стихли шаги пацана.

– Ты о чём, убогий? – бросил ему Пастырь.

    Доктор не ответил, только покачал головой.

– Ну, что там про меня порешали? – спросил варнак.

– Завтра узнаете, – уклонился мясник.

– А что, стесняешься сказать, что ли?

– Хан сказал, что будет думать до завтра. Я просил его не трогать вас пока. Дать вам шанс.

– Ух ты! – усмехнулся Пастырь. – Шанс, говоришь? Здорово! Это какой же?

– Шанс понять и принять. Правила новой жизни, саму эту новую жизнь. Понять, что…

– Ты же знал, сволота, что Вадьку убили? – оборвал Пастырь его болтовню.

    Перевалов вздохнул, потёр лицо, зашипел от боли. Затряс руками, причитая что-то себе под нос.

– Я ничего не мог сделать, – наконец сказал он. – Когда его принесли в операционную, он уже умирал. Я ничего не мог сделать. Ничего.

– Угу, – кивнул варнак. – А так – всё хорошо, да?

– Н-не понимаю… Что?

– Ухожу я отсюда, лекарь, – покачал головой Пастырь. – Завтра.

– Да кто ж вас отпустит! – опешил Перевалов. – Хан сказал, что…

– У меня пропуск будет, – усмехнулся варнак. – Пойдёшь со мной?

    Доктор прищурился на него, погонял желваки под щеками, пожевал губами.

– Вы, Пётр Сергеевич, кажется, не понимаете, что происходит.

– А что происходит?

– Как вы намерены отсюда выйти, скажите на милость? Неужели станете шагать по трупам детей? То, что ваш сын погиб, ещё не даёт вам права…

– Пойдёшь или нет? – перебил Пастырь.

– Нет, – решительно ответил доктор.

– Угу… Мясом быть привычней и проще, да?

– Я не позволю вам уйти!

– Сдашь меня, что ли? – поднял брови варнак.

    Лекарь поелозил на кровати, скрипя пружинами. Погасил керосинку. Не раздеваясь, лёг поверх синего байкового одеяла. Отвернулся к стене.

– Да, – ответил через минуту.

– Ну-ну, – покачал головой Пастырь. – Ты не торопись, подумай хорошенько, док. Я ведь могу уйти тихо. А могу – с шумом и треском. Я в любом случае уйду. Хана кончу и уйду. Но если пацаны начнут сопротивляться, будет много раненых… Так что ты подумай: стоит ли шум поднимать.

    Перевалов не ответил. Прикинулся спящим. А может, и правда спал. Совесть-то чиста у человека, чего… Он же о детях печётся.

    Не спалось. Пастырь ворочался с боку на бок на вонючем матраце, скрипел зубами от злобы и бессилия, от безнадюги и нетерпения.

    А время текло медленно-медленно. В темноте оно, кажется, замедлило свой ход, задремало. Торопи его, не торопи – только молчит и глумливо лыбится, сволочь!

    Он представил уже десяток способов, которыми будет убивать царька. Хрустели непроизвольно сжимавшиеся кулаки, раздувавшиеся ноздри втягивали провонявший клозетом спёртый воздух.