Варнак

    И добавил, снимая все неуместные вопросы и недовольства:

– Пацанам есть надо. А тебе без руки удобней будет.

    Так вот оно что. Это, стало быть, Михая судили и оправдали, что ли? Взяли «пошлину» и отпустили?

    А хан изучающе посмотрел в лицо долгим взглядом, дёрнул губами.

– Я бы тебя судить не стал, мясо, – сказал он. – Кончил бы тебя да и всё. Опасный ты. Но закон есть закон, не мне его нарушать. Ты – отец. Пацаны это чуют, ты им понравился. А мне это не надо. Потому что не наш ты, не правильный. Так что на оправдание не рассчитывай, мужик. Готовься к смерти.

– А давно готов, – мотнул головой Пастырь.

– Угу… Тебе – верю. Обижаться не будешь?

    Пастырь усмехнулся.

– А если обижусь, то что?.. Весёлый ты парень, Хан! – сказал он.

    «Хитрый, гадёныш!» – подумал, покусывая губу.

– Я не весёлый, – между тем отвечал Хан, каменея лицом. – Я жёсткий и справедливый. Иначе нельзя. Ни с вами, ни, – кивок в сторону зала, – с ними. По тебе же видно, что ты не дурак, мясо. Ты всё понимаешь. Ты бы и сам на моё место хотел, так ведь? Думаешь: вот свалить бы меня и взять пацанов себе под крыло… Только ты на моём месте не нужен никому. Ты и себе не нужен ни зачем.

– Ты сказал, что заодно меня судить будете. Что, ещё кого-то взяли?

– А?.. Да нет, мясо, это наши дела. Чухана одного осудим. Да Стрекозу прицепом.

– А её-то за что?

– За то, что тебя прохлопала. И не положила потом. Мы же чужих на подходах стреляем – нам тут краснуха не нужна. И тебя она сразу грохнуть должна была.

– Сожрёте девку?

– Да ты дурной?! – усмехнулся Хан. – Кончилось всё благополучно, ещё и хавчик лишний – ты – в запасе есть. Так что сильно её судить не будем. И вообще, с девчонками я не строгий. Они мне нужны. Они наше будущее. Кто нам новых бойцов рожать будет, ты что ли? – хохотнул, довольный. – А Стрекоза к тому же и сама тёлка дельная, любого пацана за пояс засунет. Да, мне такие нужны.

– А ты им?

    Хан криво усмехнулся, погонял под щеками желваки, прищурился так, что и без того узкие глазёнки превратились в щёлочки не толще спички.

    Отбросил окурок в угол.

– Ты, наверное, думаешь, мясо, что я из пацанов говно хочу сделать? – сказал он.

– Не хочешь, – отозвался варнак. – Делаешь. Зверёнышей.

    Хан дёрнул губой, хмыкнул. Помолчал пару минут, исследуя лицо Пастыря, словно считал волоски давнишней щетины на впалых щеках.

    Потом заговорил, глядя в пол.

15. Помощник воспитателя

    Краснуху Хан ненавидел. Эта болезнь сломала ему жизнь, которая шла тихо и спокойно, по накатанной колее – все ориентиры и цели были известны и достижимы.

    Студенту спортфака пединститута вагоны разгружать не с руки, поэтому Хан нашёл себе на летний период работёнку попроще, хотя и не так хорошо оплачиваемую – помощником воспитателя в лагере развития и социальной адаптации молодёжи «Гармония», что под Сосновкой. Готовился, так сказать, к будущей профессии – воспитанию подрастающего поколения.

    Когда навалившаяся на страну болезнь набрала обороты, он благоразумно бросил институт. Месяц кантовался, сидя безвылазно дома и выходя только по вечерам – на заработки. Заработок был нестабилен и невелик – людей на улицах Спасска появлялось всё меньше, они становились всё безденежнее и в то же время осторожнее и злее. Высок был риск нарваться на краснуху или на пулю. Так что Хану приходилось нелегко. Даже не всегда было что пожрать дома.

    В феврале умерла бабка, которая занималась воспитанием и содержанием на свою пенсию внука после того, как мать бросила Хана, ещё семилетним. Умерла старая не от болезни, но он сильно перепугался и решил на всякий случай из дома уйти. Тут и вспомнил о Сосновке.

    В лагере, который в то время уже спешно переоборудовали под карантин, его хорошо знали по прошлогоднему сезону и встретили приветливо. Никто ненужных вопросов про институт не задавал, лишние руки лишними не были, так что вопрос о трудоустройстве был решён в пару часов. В плюс ко всему оказался Хан в здоровой зоне, где спешно возводилась линия обороны от краснухи, а заодно и возможного разгула бандитизма.

    Вскоре начали поступать дети, со всей области. Со многими из них – в основном с мальчишками из разных спортивных школ – он уже был знаком. Пацаны и девчонки приезжали напуганными, растерянными, но всё же воспринимали происходящее гораздо легче, чем взрослые – без ненужного трагизма, со свойственным отрочеству и юности полудетским безразличием: все умрут, но я-то всё равно останусь. Хан, который уже несколько лет серьёзно увлекался психологией, быстро и легко находил пути к сердцам этой наивной шпаны. А пацаны уважали его за деловитость и жёсткость, за спортивную удаль (девять лет занятий тхэквондо), за интересы и взгляды, которые ещё не успели повзрослеть – «испортиться». А он выбирал тех, что покрепче, спортивных, и сеял им в головы семена своих мыслей, обид и мечтаний.

    После того, как «покраснела» одна из медсестёр, лагерь полностью перевели на карантин. Если раньше разрешали отлучки персонала домой, то теперь с территории не выпускали и не впускали никого.