Варламов вернулся домой, впервые признав себя настолько
больным, что и театр стал немил.
Вот беседа Варламова с сотрудником «Петербургской газеты»:
— Что заставило вас во вред здоровью ездить в это турне?
— Не жадность. Все, что я зарабатываю, — тут и проживаю,
копить мне не на кого; в карты не играю, пить — не пью. Един¬
ственное мое удовольствие — сцена. Но что прикажете делать,
если на императорской сцене мне упорно не дают ролей?.. Я уве¬
рен, что милая Варвара Васильевна Стрельская еще могла бы
жить и жить. А умерла оттого, что сидела у себя в Лигове и то¬
милась от безделья. Ей ролей не давали. То же делают со мной...
Да неужели, думаю, я больше никуда не гожусь? Просто злость
начинает разбирать. Вот я и показал им: сыграл 76 спектаклей
изо дня в день, да еще при постоянных переездах из одного го¬
рода в другой.
— Какие у вас намерения на будущее?
— Теперь я собираюсь на дачу в Павловск, но боюсь, как бы
там, в покое и тишине, не раскиснуть,,. К осени надо здоровым
быть. Островского мне посулили!
Чтобы не раскиснуть на дачном покое, тут же заключил до¬
говор с бойким антрепренером Я. С. Тииским на спектакль в
Ораниенбауме. Но нездоровилось сильно, был вынужден сообщить
антрепренеру за несколько дней, что сыграть не сможет. На это
последовала строжайшая телеграмма: если он, Варламов, не
явится на спектакль, будет подано на него в суд.
Это потрясло его. Превозмогая слабость, собрался и поехал
22 июня из Павловска в Ораниенбаум. Ехал, кажется, впервые в
жизни на автомобиле. По дороге дважды пришлось остановиться:
сердечные припадки. Добрался до места — еле живой. А спек¬
такль сыграл: «Не в свои сани не садись». Это и был его послед¬
ний спектакль, единственный, на протяжении которого несколько
раз просил:
— Погоди, не давай занавеса. Не могу я...
Или спрашивал:
— О господи, скоро ли конец?..
Домой привезли на том же автомобиле, был уже в беспамят¬
стве. Хорошо, ждал его дома доктор И. М. Поплавский.
На утро —ничего, «обыкался» (его слово). Решительно вос¬
стал против намерения доктора созвать консилиум врачей.
— Боюсь я этих светил: уговорят меня, что я больной, того
и гляди — поверю! Мне же хуже... Лишнее лечение — лишнее му¬
чение. А под бугор-курорт еще,не собираюсь. Поживу...
Через несколько дней собрался ехать в Петроград, на симфо¬
нический концерт. Но запретил доктор. И сестра Мария, приехав¬
шая на дачу ухаживать за больным братом, заперла на ключ всю
его одеву.
Доктор сказал, что болезнь редкая, тяжелая и называется
«слоновой». Не стал вдаваться в дальнейшие объяснения. Да они
и не нужны были Варламову. Только отшутился:
— Слоновая, говоришь? Это ничего, это — по мне. Может, дру¬
гим она и опасна, а мне что? Я и есть слон, значит, одолею!
Весь июль 1915 года безвыездно сидел на даче. В цветастом
халате, со шлепанцами на ногах, охал и кряхтел.
Жила на даче в Павловске и Елизавета Васильевна — жена
покойного старшего брата Георгия, помогала по дому, вела хозяй¬
ство, ездила в Петроград за лекарствами.
Не было рядом Анюты. Почему не приехала повидаться, по¬
быть с больным человеком, которого имела счастье называть от¬
цом? А ведь знала, что Константин Александрович захворал на
этот раз тяжко, последние письма получала от него написанные
чужой рукой, под диктовку: «сам уже не могу писать». К тому
времени Анюта была уже матерью, и Варламов звал ее, звал при¬
ехать с сыном, которого важно величал Константином Константи¬
новичем Петровым-вторым. Но так уж случилось: тепло чувств,
отданное дочери, не возвращалось к нему обратно, заботы не
оплачивались заботами...
Друзья, товарищи по сцене часто навещали больного. Кто-то
привез граммофон с хорошими пластинками. Часами слушал му¬
зыку: любимую «Шехеразаду» Римского-Корсакова, фортепьян¬
ный концерт Чайковского, отцовские романсы в исполнении
А. М. Давыдова, шаляпинское пение. Заводил граммофон и ночыо:
мучила бессонница.
В один из июльских дней побывала у него актриса Н. Л. Ти¬
распольская.
В своих воспоминаниях потом писала она:
«Варламов полулежал в огромном кресле, заполняя его своим
обмякшим телом. На столе, рядом с коробкой конфет (с ними и
больной Варламов не расставался) лежала книга, на переплете
было оттиснуто: «Король Лир». Промелькнули, как на экране, га¬
строли Сальвини и его вопрос, не играл ли Варламов короля
Лира? Константин Александрович, как бы отвечая на мои мысли,
с грустью сказал:
— Один только Сальвини оценил меня и понял, что я драма¬