Варламов

в трактире. И хлопали зрители в театральном зале. Невесть от¬

куда бралось у тяжеловесного, тучного актера столько легкос¬

ти и женского изящества! Семенил ногами мелко-мелко и рука¬

ми водил что лебедушка.

В последнем действии комедии, когда Юсов приходит с изве¬

стием об угрозе, которая нависла над вельможным Вышневским

и всем его ведомством, у Варламова дрожали губы, и, кажется,

кончик носа шевелился,

—       Нет слов-с... уста немеют. Человек все равно... корабль на

море... вдруг кораблекрушение, и несть спасающего.

Да, в отличие от Варравина и в полном согласии с Остров¬

ским, этот Юсов был не только мерзок, но и смешон. Своей сует¬

ностью, двоедушием, лицемерной смиренностью, сознанием своей

силы и заячьей трусостью смешон. В таком Юсове угадывалась

личность сводная, большой и плотной емкости образ, — много¬

сложный сплав.

Что ж теперь сказать о Варламове, узнав его Юсова, вспом¬

нив его Осипа, Яичницу, Шпуньдика, Муромского, Варравина,

Грознова, купцов Островского? Сказать о редкостной разносто¬

ронности его артистического дарования? Мало! Воспеть бы гром¬

кую славу его уму, прозорливости, осознанной тяге к широким

обобщениям, к высокой гражданской и общественной мысли... Да

нельзя, боязно угодить ему же на смех.

—       Куда хватил! — сказал бы он. — Все это, как у вас там

называется, «высшая математика»... Я в этом ни в зуб ногой.

По мне, дважды два — четыре, и вся недолга!

Известно, что был тверд только в начальной арифметике. Од¬

нако ж, что его осуждать за это? Ведь и высшая математика,

как ни говори, опирается на это самое дважды два.

IX

Стало быть, Гоголь, Тургенев, потом Островский, Сухово-Ко-

былин, а дальше — Чехов... И еще — Шекспир и Мольер!

Да вот беда, не так-то гладок и накатан творческий путь Вар¬

ламова на Александрийской сцене. Шел к тем вершинам боко¬

выми узкими тропинками, не минуя ущелья и пади. И не всегда

понимая, что есть гора, а что — пригорок, безделица для его не¬

малых ходовых сил. Ну а если бы понимал? Ждать месяцами

стоящих ролей в толковых пьесах? Было невмоготу. Надо репе¬

тировать каждый день, играть каждый вечер. Иначе жизнь не

в жизнь.

Безустанная актерская поденщина складывалась из пьес, ко¬

торые без устали поставляли Виктор Крылов, Ипполит Шпа-

жинский, Алексей Потехин, Николай Потехин... Чего стоят одни

только заголовки их сочинений для сцены: «Отрава жизни»,

«Призраки счастья», «Летние грезы», «Темная сила», «Около де¬

нег», «В мутной воде», «Мертвая петля», «Нищие духом», «Му¬

ченики любви»?!

Все это —вид особой драматургии, не просто бесталанной, но

и бездумной, заказанно поверхностной. Драматургия частного

случая, произвольно выхваченного из жизни. Чаще всего она

пышно распускается в пору, когда критическое отношение к со¬

временному общественному строю накрепко запирается в загон.

Боже упаси от каких бы то ни было обобщений!.. «Был такой

случай!» — смешной, значит — комедия, печальный — драма. Но

всего только случай. И чем заковыристее и занятнее, тем дальше

от неугодных властям истин, тем меньше оснований для общих

выводов, для прояснения неких жизненных, общественных зако¬

номерностей.

Если смешат такие пьесы, то невесело, если трогают — неглу¬

боко.

Драматургия этого рода обычно завоевывает большие сцени¬

ческие пространства, впрочем, не оставаясь во времени и не имея

прав на будущее. И все-таки ущерб от нее велик: она обкрады¬

вает высокое назначение театра, уничижает актерское искусство.

Что играл Варламов в эдаких пьесах? Как оснащал, чем на¬

сыщал полые роли?

«Все можно объяснить только той тонкой наблюдательностью,

которой несомненно обладал Варламов. Он, очевидно, бессозна¬

тельно, как губка, впитывал в себя все потребное для его сцени¬

ческого творчества из окружающей его жизни. Его уши ловили

говор мужика и барина, дьячка и профессора. И все это он вир¬

туозно передавал своими удивительно богатыми интонациями,

красивым, сочным голосом». Так пишет режиссер Е. П. Карпов.

«Коль скоро Варламов имел дело с материалом, который да¬

вал хотя бы какой-нибудь повод... он становился художником пол¬

ной жизненной правды, глубины и типичности. Варламов хорошо

знал людей, чуял характеры, эпоху, среду и каждому дей¬

ствующему лицу придавал типические черты, достигая типично¬

сти чуть заметными штрихами, не стараясь, за исключением

грима и костюма, изменять самого себя, ничуть не меняя даже

свою оригинальную, только ему присущую манеру говорить». Так

пишет артист Ю. М. Юрьев.

«Варламова можно было уговорить играть черт знает какую