С а д о в о д. Флора у нас в этом году неважная… Вот посадил я китайскую сливу, уж как удобрял, поливал, окучивал, а торчит один сухой прутик. Фауна?… Если не опрыскивать, чертова пропасть ее тут, этой фауны, развелось бы… А кроты? Не пробовали гонять их трещоткой?
П р и ш е л е ц. Первый раз слышу.
С а д о в о д. Черт побери! Куда вы сели? Здесь же морковь! А у вас два зада, так что извольте смотреть, куда садитесь!
П р и ш е л е ц. Еще раз прошу прощения… Мне хотелось бы знать, какие проблемы больше всего волнуют человечество сегодня?
С а д о в о д. Ясное дело, какие: гидропон.
П р и ш е л е ц. Гидропон? А что это? Бомба такая?
С а д о в о д
П р и ш е л е ц. Вроде того.
С а д о в о д. Он не знает, что такое гидропон! Шутник! Гидропон — это вещь! Хоть в лепешку расшибись — нигде не достанешь.
П р и ш е л е ц. Ход? Не знаю… Вернусь к себе — поинтересуюсь…
С а д о в о д
П р и ш е л е ц. Знаем про ваш Колизей, про водородную бомбу, про литовские витражи, затмившие ныне коллекции Лувра… «Илиаду» тоже почитывали…
С а д о в о д. А про то, что Юшка свой сад паклей удобряет, знаете?
П р и ш е л е ц. Нет.
С а д о в о д
П р и ш е л е ц. Не… не знаю.
С а д о в о д. Так что я тут с вами языком-то попусту треплю?!
П р и ш е л е ц. Не посоветуете ли, чем мне заняться на вашей планете?
С а д о в о д. А черт его знает… Отвинти шлем, скинь перчатки и принимайся за сорняки. У тебя, гляди-ка, двадцать пальцев — в четыре руки полоть можешь!
П р и ш е л е ц
С а д о в о д
В т о р о й с а д о в о д
С а д о в о д. А черт его знает. Своего-то участка нету. Наверное, на огурцы зарился.
В т о р о й с а д о в о д. Надо было знак подать — собаку бы спустил.
С а д о в о д. Да нет, не нахал. Странный какой-то — словно с другой планеты.
В т о р о й с а д о в о д
СНОВА О САДОВОДАХ
Найдется ли хоть один садовод, жаждущий, чтобы по его участку шастали родственники или знакомые, особенно в щедрую пору осени? Он ведь еще не забыл (и никогда не забудет!), как звал и не мог их дозваться, когда надо было засыпать овражки, вносить в почву навоз, копать ямы, таскать камни, разбивать грядки, — тогда небось ни один из этих негодяев и носа не казал!
Но тут, когда рачительный хозяин добился своего и меж гряд решается у него прошмыгнуть разве что полевая мышка, когда смородина собрана, горох вылущен, гвоздики проданы, а сливы и яблоки еще доспевают на ветках, — садовода нашего постепенно охватывает мучительная тревога. Козырьком подносит он ко лбу загрубевшую ладонь и, словно полководец, обозревает вытянутые по ниточке грядки, изящными террасками взбегающие на холмик, декоративно заросший мхом альпинарий, дышащую теплом преющую кучку компоста, подвязанный старыми капроновыми чулками и вьющийся по стенам плющ, — смотрит на создание рук своих, как художник на законченную картину, которая, увы, еще не радовала чужих глаз. Тут из подсознания, из тех времен, когда садовод листал не только «Садоводство», всплывают слова Антуана де Сент-Экзюпери: «Существует только одна подлинная ценность — связь человека с человеком», — и он, нащупав двухкопеечную монету, бредет к телефонной будке.
— Что?! К тебе? В сад? Я?! — не верит, своим ушам приятель. — Разумеется, я рад, благодарен, всеми четырьмя за… Но… как раз подвернул лодыжку, чтоб ее!
Садовод уныло заверяет, что нуждается только в его моральной помощи, и пересказывает своими словами афоризм Экзюпери.
Приятель еще больше пугается и признается, что лодыжка у него не подвернута, а раздроблена.
— Ясно, ясно, — обрывает его садовод. — Поспеши!
И приятель приезжает. На всякий случай его лодыжка обмотана носовым платком, а в руках — ничего: он как бы подчеркивает свое бескорыстие — ни авосек, ни рюкзака… Однако внутренний карман пиджака подозрительно вспух, и доносящееся из него шуршание свидетельствует, что туда затолканы два бумажных продуктовых пакета.