Вариант «И»

В свой замысел он посвятил одного лишь человека: дядьку цесаревича. Тот как-никак тоже был человеком флотским, да и престолонаследника любил пуще жизни своей. Ему предстояло взять на себя половину тяжести греха; он или сам лейтенант – больше выбора не было. Этому человеку можно было бы просто приказать, и он повиновался бы; однако лейтенант (может быть, даже смалодушничав немного) откровенно обрисовал матросу создавшееся положение и тем подвел его самого к выводу. Тот с минуту колебался; не тяжесть предстоявшего заставляла его сомневаться, но необходимость расстаться с цесаревичем – не исключено, что навсегда; в этом, во всяком случае, мире. Дядька, однако, был не только предан, но и сметлив, и, сопоставив в своем уравновешенном уме все «за» и «против», дал согласие.

Так что когда возвращавшиеся собрались в путь-дорогу, им было объявлено, что и государев дядька последует с ними; объяснение было дано такое: преданный слуга хотел самолично выяснить все, связанное с судьбой оставшихся у большевиков – самого государя, императрицы и принцесс. Эта новость не вызвала ни у кого ни малейших подозрений: напротив, все даже обрадовались почему-то: быть может, для них это означало, что не рвется окончательно связь между ними и спасенными. Цесаревич немного поплакал, он дядьку любил, но ему было обещано, что расстаются они ненадолго; узнать же новое (и, как надеялись, – благоприятное) о судьбе отца, матушки и сестер ему хотелось, понятное дело, не менее, чем всем прочим, а куда больше. До порта уезжавшие добрались благополучно. В тот же день «Михаил» снялся с якоря и ушел на норд-норд-ост.

Проводивший соратников до «Михаила» и сердечно распрощавшийся с капитаном Измайлов долго глядел пароходу вслед – пока и клотики мачт не спустились за горизонт. Море было беспокойным, хотя настоящего шторма не ожидалось. Однако больше о пароходе никогда никаких сведений не поступало и никто из находившихся на борту так и не возник более, не отметился среди живых. Радиостанции на пароходе не было, и о своей плачевной, как видно, судьбе «Михаил» сообщить никому не мог и позвать на помощь – тоже.

Одному только Измайлову все было ясно – и тогда, и потом; сильным было желание заказать заупокойную по всем ушедшим – однако от этого он удержался: это было бы равносильно признанию. Отец Протасий собрался было помолиться за здравие плавающих и путешествующих; однако лейтенанту каким-то образом удалось иерея отговорить. Монах был честен, но простоват, и всему поверил; к тому же (полагал Измайлов), будучи низкого происхождения, он с материнским молоком всосал доверие к словам людей благородных.

Таким образом, престолонаследник и его сестра остались с маленькой, но зато надежной свитой. Измайлов вскоре нашел возможность снять домик на окраине (прежде из-за многолюдства это не получалось) и примерно через месяц, убедившись, что все вокруг спокойно, решился наконец искать путь во дворец шахиншаха.

Мало было (как понимал лейтенант) спасти цесаревича от гибели; необходимо было также сохранить его статус в расчете на будущее: рано или поздно (хотя похоже было, что не рано) династия должна была возвратиться на престол предков, который занимала триста четыре года, что очень немало по европейским меркам и сопоставимо даже с династиями Древнего Египта, когда времени в мире было куда больше, чем ныне. Сохранить же статус, получить официальное (пусть и не оглашаемое широко) признание можно было только при участии других царских фамилий, хотя бы одной – но зато известной. Это, кстати, было одной из причин, по каким Измайлов решил осесть в Персии, на первый взгляд, расположенной в опасной близости к бурлящей России. Персия была царством с богатейшей историей, всему миру известной, с могучими традициями. А что и правители, и народ ее принадлежали к иной вере – то это, полагал флотский офицер, было вовсе не главным; не исповедуя большевистской идеологии (с которой и не был знаком вовсе), он тем не менее понимал, что при определенных условиях сословная близость становится важнее и надежнее и национальной, и религиозной, и политической; к адмиралу или генералу противника, взятому в плен, все равно относятся как к адмиралу, а не матросу, хотя вроде бы и тот, и другой подпадают под определение «враг»; что уж говорить о такой замкнутой и насквозь проросшей своими законами и традициями касте, как правящие дома. И при возникновении необходимости слово шахиншаха сыграло бы куда большую роль в подтверждении происхождения и прав престолонаследника, чем какие угодно научные или политические соображения. Кстати, потому именно Измайлов и не любил более англичан: по его представлениям, король Георг предал не просто царственного родственника и его семью, и не только даже Россию, которой союзником был; это все были частности. Он предал традицию царствующих домов – после чего, по представлениям морского офицера (а на флоте честь никогда не была пустым звуком), недостоин был занимать престол мировой державы.