Вариант «И»

Итак, император в изгнании добрался наконец до Тегерана. Сперва маленький отряд остановился на каком-то занюханном постоялом дворе, где новоприбывшие вроде бы никого не интересовали и потому чувствовали себя в относительной безопасности. Жить пришлось скудно. Вскоре казаки и башкиры заговорили о возвращении: на родине шла крутая драка, и им казалось неприемлемым отираться здесь, когда там на колеблющихся весах лежала судьба России, а еще прежде России – их родных и близких и их хозяйств. В конце концов, там и семьи их оставались, и зажиток; в ту пору многим еще казалось, что все может закончиться хорошо. Подъесаул Горбач откровенно переговорил об этом с лейтенантом флота, и воинство стало готовиться к возвращению. Окончательное решение было принято, когда до них добрался посланец капитана, чтобы сообщить, что после долгих переговоров судно освобождено и собирается в обратный рейс, так что если кто-то желает возвратиться домой, это будет самым удобным случаем; капитан обещал перевезти людей бесплатно, а неподалеку от Гурьева должны были их ждать лошади, оставленные там на попечение коноводов. Лошадь для казака или башкирского степняка – вы сами понимаете, что такое.

Итак, почитая свой долг выполненным, они решили возвратиться. Измайлов всю последнюю ночь, не смыкая глаз, раздумывал об этом. Под утро он пришел к выводу, что оптимального выхода здесь не было: как ни поверни, все получалось плохо. Приказать им остаться? Однако ни по какому уставу лейтенант Российского флота не был для них начальником – даже для казаков, башкиры же вообще не принадлежали к армии. Участвовали в спасении цесаревича они по своей доброй воле – и вот сейчас эта же воля звала их назад. Такой силы, чтобы удержать их, у Измайлова не было: моряки находились тут в меньшинстве. Но даже если бы ему удалось каким-то способом склонить их к невозвращению – было ли бы это выходом? Не такая уж малочисленная группа вооруженных молодых людей, не персов и вообще не мусульман, не знающих ни языка, ни нравов и обычаев – группа эта не могла не обратить на себя внимание сперва ближайших соседей, а потом и властей; но не в интересах престолонаследника было – привлекать сейчас к себе чье-либо внимание. Кстати, англичан в Тегеране было не так уж мало – а в них лейтенант разуверился уже навсегда. Они могли, по его твердому убеждению, если того потребуют какие-то сиюминутные интересы Британской империи (а этих интересов на Среднем Востоке у Англии во все времена было с избытком, еще с крестовых походов), выдать наследника большевикам – если те, разумеется, утвердятся у власти; но ведь и это могло случиться, вопреки всем желаниям и большинству прогнозов; могло. Так что попадаться на глаза кому угодно (в наше время сказали бы «засвечиваться») никак не следовало. Кроме того, все это воинство надо было бы как-то содержать: кормить, одевать-обувать, развлекать даже; а на какие-такие шиши? Измайлова и так уже начинало беспокоить все более пристальное внимание, какое его воины начали оказывать персиянкам; здесь это могло в любую секунду привести к взрыву: не Россия, нет, совсем другая страна.

Так что с одной стороны – желание людей вернуться в Россию следовало даже поощрить, а вовсе не противиться ему. Без них, маленькой кучкой верных людей, куда проще было окончательно раствориться среди несчитанного восточного населения. Но это – с одной стороны.

С другой же все получалось вовсе наоборот. Все эти люди – и казаки, и башкиры – прекрасно знали, кого спасли. И забыть это их не заставишь. Вернувшись домой, они волей-неволей наверняка ввяжутся в драку, отзвуки которой доносились даже сюда: вода, как известно, хорошо проводит звук – и, в частности, долетали и слухи. Ввяжутся в драку – то есть вступят в общение с неопределенно большим количеством людей. Даже если никто из них не попадет (с оружием в руках или без него) к большевикам – все равно, нет реальной возможности заставить их молчать. Своим проболтаются во хмелю, чужим – под пыткой. Так или иначе, о спасении цесаревича и царевны узнают те, кому этого знать никак не следовало – ради здравия молодого государя, ради будущего России, в конце концов. Так что как ни перекладывай руль – на румбе все равно останется опасность.

Решение пришло к лейтенанту на рассвете, когда бессонница уже до слез разъела глаза. Оно было простым и страшным. Однако ничего иного не измыслить было. Решением этим Измайлов ни с кем не поделился, не желая ни на кого перекладывать хоть малую долю ответственности – и преступления. Он долго молился, сильным было желание исповедаться; однако к отцу Протасию, иеромонаху, присоединившемуся к ним еще в Гурьеве, он так и не пошел, решив, что за страшный грех свой сам и ответит перед Господом.