«Варяг» не сдается

От грез его отвлек грохот шагов на крыльце. Кто-то довольно громко высморкался, обил снег с сапог и толкнул дверь. Скрип петель вызвал нестерпимое желание посмотреть на часы: ходики показывали два часа ночи. То, что эти шаги не несли ничего хорошего, Полянский понял сразу и потянулся за еще одной порцией спирта.

В дверях вырос казак.

– Сшибешь, леший, – только и успела крикнуть Марковна, отстраняясь от него.

На казаке была мокрая шинель и клочковатая от дождя папаха.

– Ваше благородие, дохтура бы нам.

– Еремеев, что еще у вас там стряслось? – Полянский налил спирт в стакан и стал не спеша чистить картошку, аккуратными лоскутами спуская с нее «одежку».

– Есаула нашего лихоманка скрутила. Мокрый весь, бредить уже начал. Как бы к утру не преставился.

– Там что, дождь? – Марковна с подозрением осмотрела Еремеева и даже пощупала его мокрую шинель.

– А черт его знает, то ли дождь, то ли снег. Сыпет мгла какая-то.

– А я вот выходила – не было дождя, – сказала Марковна, и, словно в ответ на ее недоверие, по стеклу застучали капли.

Ляодунский полуостров и его южный отросток в виде Квантунского полуострова, на котором, собственно, и стоял Порт-Артур, были подвержены южным ветрам в любое время года. И часто минусовая температура за сутки поднималась выше нуля, и зима тут же превращалась в весну. С капелями и мокрыми дождливыми вечерами. А потом опять приходили северные ветры – и с ними возвращались морозы, и все вставало на свои места. Единственное, что было всегда неизменным, – это залив: он не замерзал.

Казак потоптался у двери и вздохнул.

– Ну так что передать есаулу?

– Я схожу, Николай Семенович. – Катя встала из-за стола, поправляя сползающую шаль.

– Сделайте милость, Екатерина Андреевна. А заодно и попрактикуетесь в вопросах тропической лихорадки.

– Вы думаете, это она?

– Ну а что же еще?

* * *

На улице в самом деле сыпал мелкий дождь, превращая некогда белые окрестности в грязно-черные. Небо было затянуто темными, почти свинцовыми тучами. Весь мир словно провалился в преисподнюю. Было сыро, промозгло и грязно. Пахло сырым сеном, мокрым деревом и тиной. Лысые макушки гор нависали темными громадами над городом.

Обогнули старый док, построенный еще китайцами, и пошли вдоль Восточного бассейна. Где-то в глубине темного лимана всплеснула рыба, запутавшись в сетях. Что-то упало в воду – и опять тишина. Только шелест дождя и окрики часовых. Катя с Еремеевым миновали штаб крепости, армейский госпиталь и, перейдя по жердочке через безымянный ручей, через триста метров, свернули к крепостному валу и пошли вдоль него в сторону китайского квартала. На бастионах темнели силуэты береговых орудий, возле которых мокли часовые.

– Далеко еще?

– А вон за конюшней.

Катя думала о том, что сделала большую ошибку, согласившись пойти с казаком. В тот момент на нее нахлынул какой-то невиданный порыв, будто кто-то подтолкнул ее пойти с Еремеевым. И она пошла, совсем забыв про коробку с «Полтавы», которую должна была вернуть к утру.

– Темно-то как.

– Был приказ загасить огни в целях конспирации.

– Война будет?

– А я почем знаю. Наше дело небольшое. Скажут воевать – будем воевать. Скажут не воевать – не будем воевать.

Философия Еремеева была понятна Кате: казак он и на пашне казак, всегда при сабле и при копье. Она сама была из казачьего рода – только предки ее были рязанскими казаками, и было это лет пятьсот тому назад, а этот забайкальский или донской. Других она просто не знала.

Возле резного деревянного крыльца Еремеев подхватил Катю под локоть, не дав споткнуться о выступающий порог.

– Осторожно, доктор, здесь ступенька.

Катя, поддерживаемая казаком, вытерла сапоги о мокрую траву и поднялась на крыльцо. Дверь в дом была приоткрыта, и до ее слуха донесся приглушенный стон.

– Ишь как стонет, сердешный.

Казак пошире распахнул дверь, пропуская докторшу вперед. В сенцах пахло пивом, седлами и вчерашними щами. Еремеев пробежал мимо Кати и толкнул еще одну дверь, ведущую в горницу.

– Спасибо! – сказала Катя и, переступив порог, очутилась в ином мире. Окна были завешаны шинелями. Под потолком висела керосиновая лампа, практически не давая света. На стенах красовались щиты, монгольские луки, сабли, китайские мушкеты и соломенные шляпы. На полу был постелен давно вытертый персидский ковер. Все это напомнило ей провинциальный музей. За исключением того, что из-за занавески доносился стон смотрителя.

– Дохтура привел, ваш благородие. Сейчас клизму сделают, глядишь – полегчает.

– Зарублю, Еремеев, – прохрипел есаул из-за занавески.

Занавеска делила комнату на две части.

– Во! Кажись, живой еще.

– Он там? – Катя кивнула на занавеску.

– А где же ему быть? – Еремеев снял с плеча сумку, на которой был нарисован красный крест и которую он всю дорогу нес на плече, поставил ее возле стола и, стащив с головы мокрую папаху, кинул на лавку. – Руки мыть будете? – не дожидаясь ответа, казак взял ведра и вышел на улицу.