Вампиры пустыни

— Ну, а теперь, когда я все рассказал — кто может предложить естественное объяснение? Понятно ли кому-либо это странное происшествие? В известном смысле, в мире не может быть ничего неестественного, и все же… все же… — Он постучал чашечкой трубки о пепельницу, выбивая пепел. — Я двадцать лет исследовал, изучал, погружался в позабытые знания и древние тайны, искал за иносказаниями истину, и иногда я думаю, я верю… что в небесах и на земле есть вещи, какие и не снились… — Он остановился. — Первобытные люди далеких эпох были в сущности животными и обладали крайне развитым чувством обоняния. Возможно, в запахе первобытный человек прозревал иной мир — мир тонких, сокрытых видений и звуков, такой же осязаемый и реальный, как наш… враждебный мир. Быть может, он прозревал «райский сад» — и дьявола в том саду.

Доктор издал странный смешок.

— Может быть, в той комнате возникали определенные запахи или же невидимое присутствие чего-то чуждого и невероятного заставило Мейсона, и в меньшей степени меня, прибегнуть к способностям, которые род человеческий, слава Богу, давно оставил позади.

Но, заметив выражение лиц слушателей, доктор резко прервал свои рассуждения.

— Да, — сказал он. — Понимаю. Это объяснение не сводится к естественным причинам!

Хьюм Нисбет СТАРИННЫЙ ПОРТРЕТ

Пер. В. Барсукова

Я увлекаюсь старинными рамами. Постоянно разыскиваю в мастерских и у антикваров какие-нибудь причудливые и уникальные рамы для картин. То, что внутри, меня не особенно интересует — я ведь художник, а художникам свойственны прихоти. Моя заключается в том, что я сперва нахожу раму и только потом пишу картину, которая, по моему мнению, соответствует ее характеру и предполагаемой истории. Таким образом мне приходят в голову некоторые любопытные и, полагаю, не лишенные оригинальности идеи.

В один прекрасный декабрьский день, где-то за неделю до Рождества, я нашел в лавке близ Сохо превосходный, но обветшавший образчик резьбы по дереву. Позолота почти стерлась, три уголка были сколоты, но один еще оставался на месте, и я надеялся, что он подскажет мне, как восстановить остальные. Вставленный в раму холст весь почернел от грязи и вековых пятен, и мне удалось лишь различить какой-то очень плохо написанный портрет малозначительной особы — дилетантская пачкотня нищего и голодного художника, созданная для заполнения подержанной рамы, которую заказчик, видимо, купил по дешевке, как и я вслед за ним. Но рама мне подошла, и я заодно унес домой и испорченный холст, решив, что он так или иначе мне пригодится.

В следующие несколько дней я был занят разными заказами и только в канун Рождества у меня нашлась свободная минута, чтобы внимательней осмотреть покупку. Все это время она простояла у меня в мастерской лицом к стене.

Делать мне в тот вечер было нечего, идти куда-либо не хотелось, и я вытащил раму с холстом из угла, водрузил свое приобретение на стол и, приготовив губку, таз с водой и мыло, начал очищать картину. Она была в жутком состоянии: если не ошибаюсь, я израсходовал почти целый пакет мыльного порошка и раз десять менял воду, пока на раме не показался узор, а портрет не предстал передо мной во всей своей неимоверной грубости, отвратительной прорисовке и вопиющей вульгарности. Он изображал толстого свиноподобного человека, по виду трактирщика, украшенного множеством побрякушек — обычный случай для подобных шедевров, где важны не столько черты, сколько исключительная точность в изображении таких украшений, как цепочки для часов, перстни-печатки и кольца на пальцах, булавки для галстука и прочая, и все это художник с тяжеловесной реалистичностью втиснул на холст.

Рама восхитила меня, а картина свидетельствовала, что я не обманул антиквара, намеренно занизив цену. Газовый светильник отбрасывал на картину яркий свет, и я рассматривал это чудовищное произведение искусства, гадая, как мог такой портрет понравиться изображенному на нем толстому трактирщику. Мое внимание привлекла какая-то деталь фона, едва заметный мазок под тонким слоем краски, словно картина была написана поверх другой.

Я был не слишком в этом уверен, но все-таки бросился к комоду, где держал винный спирт и скипидар. Вооружившись ими и большим количеством тряпок, я начал безжалостно уничтожать портрет трактирщика в смутной надежде найти под ним что-либо более достойное.

Работа эта деликатная и медленная. Только к полуночи золотые кольца и багровые щеки исчезли и на холсте начала проступать другая картина. Я окончательно промыл ее, насухо вытер, поставил на мольберт в золотистое пятно света, набил и закурил трубку и уселся, глядя на холст.

Что же освободил я из отвратной тюрьмы грубой мазни? Достаточно было одного взгляда, чтобы понять: этот халтурщик кисти замазал и осквернил произведение, столь же непостижимое для его скудного ума, как облака для гусеницы.