Вампиры пустыни

Почти стемнело, и он придвинул кресло ко мне. В тусклом свете из окна я хорошо видел его изможденное лицо и лихорадочно горящие глаза.

— Тогда я и свел с ней знакомство, — продолжал он, помолчав. — Я приклеился к ней, как тот американец, и три месяца полагал себя самым большим счастливцем Европы. Венеция, Флоренция, Париж, Лондон — я не отлучался ни на шаг, день за днем. Она меня вроде бы любила. Как же я гордился тем, что она рядом, когда нас видели вместе в Буа и Гайд-парке! Потом она на месяц остановилась в Оксфорде, и я, с ее позволения, каждое утро заезжал за ней в гостиницу «Митра», что неподалеку от университета. Под тенью его серых стен и во время прогулок по ухоженным аллеям и садам лицо моей любимой словно обретало новую, более одухотворенную красоту, сочетаясь с живописностью места. В одном из таких мест, галереях собора Крайст-Черч, когда мы на минуту остановились отдохнуть, я признался ей в своих чувствах и попросил стать моей женой.

Голос незнакомца звучал очень печально. От былой резкости ничего не осталось, и, когда он вспоминал — или только грезил? — о сладких днях своей влюбленности, в его тоне, скорее, проскальзывало сожаление, чем гнев.

— Она не отказала, но и не согласилась. А я был счастлив, как идиот, — счастлив целых три дня — до того вечера в аллеях колледжа Магдалины, когда буквально за десять минут из здорового, сильного мужчины превратился в развалину, которую вы перед собой видите.

Сожаление исчезло без следа. Его голос снова звенел от ярости.

— Мы сидели на скамье в так называемой аллее Аддисона. Я настаивал на более определенном ответе. Она словно не слышала, будто я был пустым местом, просто откинулась на спинку скамьи, уронила руки на колени и вперилась своими огромными, погибельными очами в даль за лугом. Охваченный страстью, я сжал ее руки и взмолился об ответе. Наконец она повернулась ко мне. Я встретил ее глаза…

Голос моего посетителя сорвался, он замолк, закрыв лицо ладонями. С минуту, а то и больше, мы тихо сидели в сумерках. Затем он снова поднял голову и медленно, равнодушно продолжал:

— Когда я заглянул ей в глаза, они выглядели потухшими, как будто она меня не видела или смотрела сквозь меня. Но постепенно ее глаза начали меняться. В их глубине разгоралось пламя. Зрачки расширились, стали черными и сверкающими… никогда не видел, чтобы глаза так блестели. Что это было? Любовь? Я наклонился еще ближе и вгляделся в них пристальнее. Теперь ее глаза пылали. Глядя в них, я потерял связь с действительностью. Это было словно обморок. Я смутно осознавал, что теряю способность двигаться, говорить, думать. Эти очи… они меня засасывали. Я как-то понял, что должен стряхнуть наваждение, но ничего не выходило. Я был бессилен, а она… она словно пожирала саму мою жизнь. Иначе не скажешь. Я онемел и, хотя пытался заговорить, не мог даже пошевелиться. Затем сознание начало меня покидать. Я оказался на краю — один лишь Бог знает чего — но тут мои уши уловили хруст гравия.

Кто это шел, я не знаю. Не помню, сколько так просидел. Помню только, что она поднялась, не говоря ни слова, и покинула меня. Способность ходить вернулась ко мне только к вечеру. Солнце уже спряталось за стенами колледжа, и на аллее было темно. Почти не соображая, я на ватных ногах как-то выбрался за ворота и поднялся по Хай-стрит к гостинице «Кларендой», где снимал номер. На следующее утро я проснулся таким, как сейчас… калекой, паралитиком на всю жизнь.

Весь этот безумный рассказ я слушал, как завороженный. Если рассматривать его как образчик драматического красноречия, он был поистине бесподобен. Когда незнакомец закончил, я подумывал встрять с какой-нибудь банальностью, но в моем тогдашнем состоянии ничего не приходило на ум.

Он первым нарушил тишину:

— Тиерс, несчастный дурак! Я предостерегал его, как сейчас вас. Она вышла за него через два года и за две недели свела его в могилу. Он умер в их особняке на Парк-лейн… умер от сердечного приступа! Сердечного приступа!

Тут я невольно подумал о Джеймсе Уэстерби.

Мой посетитель собирался что-то добавить, но с лестницы за дверью донеслись шаги, дверь отворилась, и на пороге застыл мой помощник, потрясенный темнотой.

— Входите, Джексон, — пригласил я, давая знать о своем присутствии, — и, пожалуйста, зажгите свет.

Мой посетитель с гримасой боли поднялся и взял костыль.

— Я рассказал все, что имеет прямое отношение к делу, — произнес он равнодушным тоном клиента, обратившегося к своему адвокату, — а вы, безусловно, поступите так, как сочтете нужным.

Джексон, собиравшийся зажечь газ от горящей спички, придержал для незнакомца дверь, и тот, молча, заковылял прочь. Лишь когда он скрылся из виду, я понял, что так и не узнал его имени.

— Джексон, вы раньше видели здесь этого джентльмена?

— Не припоминаю.

Возможно, мне бы стоило встретиться с незнакомцем еще раз.