Вампир Арман

Я ждал, ибо понимал, что он не закончил. В комнате было так хорошо – тепло, чисто, светло. В моем сердце навсегда сохранился его образ в этот момент: высокий светловолосый Мариус, отбросивший назад красный плащ, чтобы высвободить руку, держащую перо, гладкое задумчиво лицо, голубые глаза, в поисках истины заглядывающие за пределы нашей эпохи и всех остальных, в которых ему довелось жить. Тяжелая книга лежала на низком переносном пюпитре под удобным углом. Чернильница была закреплена внутри богато украшенной серебряной подставки. А за его спиной – покрытый гравировкой тяжелый канделябр с восемью толстыми оплывающими свечами. Поддерживавшие их херувимы с крошечными, повернутыми в разные стороны круглощекими личиками, с большими, сияющими счастьем глазами под распущенными змеевидными кудрями были наполовину погружены в серебро и, должно быть, били крыльями, чтобы вылететь на свободу.

Казалось, целая толпа ангелочков собралась посмотреть на Мариуса и послушать, как он говорит; множество крошечных серебряных лиц равнодушно взирали перед собой, не обращая внимания на падающие ручейки чистого тающего воска.

– Я не смогу жить без этой красоты, – вдруг сказал я, – я без нее не выдержу. О Господи, ты показал мне ад, и он лежит позади, в той стране, где я родился.

Он услышал мою короткую молитву, мою короткую исповедь, мою отчаянную мольбу.

– Если Христос и есть Господь, – сказал Мастер, возвращая нас обоих к теме урока, – если Христос и есть Господь, то какое же прекрасное чудо это христианское таинство... – Его глаза заволокло слезами. – Чтобы сам Господь спустился на землю и облек себя в плоть, дабы лучше узнать нас и понять. О, какой Бог, возникавший в человеческом воображении, может быть лучше того, который обрел плоть? Да, скажу я тебе, да, твой Христос, их Христос, даже Христос киевских монахов и есть Бог! Только никогда не забывай обращать внимание на ложь, произносимую в его имя, и деяния, свершаемые ради него. Ведь Савонарола выкликал его имя, восхваляя врага-чужестранца, напавшего на Флоренцию, а те, кто сжег Савонаролу как ложного пророка, так же взывали к Господу нашему Христу, разжигая вязанки хвороста под ногами безумного монаха.

Меня душили слезы.

Он сидел молча, может быть, в знак уважения или же просто собираясь с мыслями. Потом он опять обмакнул перо в чернильницу и долго писал, намного быстрее, чем обычные люди, проворно и элегантно, ни разу не вычеркнув хоть слово.

Наконец он отложил перо, посмотрел на меня и улыбнулся.

– Я намеревался показать тебе кое-что, но у меня никогда не получается действовать по плану. Сегодня вечером я хотел, чтобы ты увидел в способности летать опасность, увидел, что нам не составляет труда переноситься с места на место и что это чувство легкости появления и исчезновения обманчиво, его следует остерегаться. Но видишь, все получилось совсем по-другому.

Я не ответил.

– Я хотел, – продолжал он, – заставить тебя испугаться.

– Мастер, – заверил я, утирая нос тыльной стороной ладони, – можешь быть уверен, что, когда придет время, я испугаюсь как следует. Я вижу, у меня будет такая сила. Я уже ее чувствую. А пока что она кажется мне потрясающей, но из-за нее, из-за этой силы, у меня на сердце тяжестью лежит одна темная мысль.

– Какая же? – самым доброжелательным тоном спросил он. – Знаешь, я считаю, что твое ангельское лицо подходит для печали не больше, чем лица Фра Анжелико. Что это за тень? Что за мрачные мысли?

– Отнеси меня обратно, господин, – сказал я. Меня затрясло, но я все же продолжал: – Что, если мы используем твою силу, чтобы пересечь Европу? Пойдем на север. Дай мне возможность посмотреть на ту жестокую землю, которая стала в моем воображении чистилищем. Унеси меня в Киев.

Он медлил с ответом.

Близилось утро. Он подобрал плащ, поднялся с кресла и повел меня вверх по лестнице, ведущей на крышу.

Вдалеке, за знакомым лесом корабельных мачт, мы видели уже бледнеющие воды Адриатики, мерцающие под луной и звездами. На далеких островах мигали огоньки. Мягкий ветер нес с собой соль и морскую свежесть, а также особенную прелесть, которая чувствуется только тогда, когда окончательно теряешь страх перед морем.

– Это весьма смелая просьба, Амадео. Но если ты действительно хочешь, завтра ночью мы отправимся в путь.

– А ты когда-нибудь совершал такое далекое путешествие?

– Если говорить о путешествии как таковом, то есть о милях и пространстве, – да, неоднократно, – сказал он. – Но по просьбе других, ради того чтобы помочь кому-либо в поисках истины? Нет, такого со мной еще не случалось.

Он обнял меня и отвел в палаццо, где были спрятаны от посторонних глаз наши гробницы. К тому времени, когда мы ступили на грязную каменную лестницу, на которой спало множество бедняков, я совершенно замерз. Осторожно обходя лежащих людей, мы добрались до входа в подвал.

– Зажгите, пожалуйста, факел, сударь, – попросил я. – Я весь дрожу. – Позвольте мне увидеть сияющее вокруг золото.

– Что ж, пожалуйста.