Вальведр

Комическая доброта Мозервальда рассмешила меня, мрачная и насмешливая резкость Обернэ меня рассердила, а великодушная мягкость Вальведра подавила. Я почувствовал себя до того ничтожным перед ним, что мной овладел страх и стыд, и я не сразу дал прочесть его жене эту скромную и вместе с тем полную достоинства просьбу. Но я не имел права от этого отказываться, и послал ее ей с Бианкой, присоединившейся к нам в Париже.

Я не хотел быть свидетелем того впечатления, которое письмо это должно было произвести на Алиду. Я научился опасаться непредвиденности ее волнений и оберегать себя от их отзвуков на себе. За целую неделю пребывания наедине мы ухитрились, чудом самой напряженной воли, удержаться на диапазоне геройской доверчивости. Мы хотели верить один другому, мы хотели победить судьбу, быть сильнее самих себя, дать опровержение мрачным предсказаниям тех, кто так невыгодную судил о нас. Подобно двум раненым птичкам, мы жались друг к другу, чтобы скрыть сочившуюся кровь, по которой можно было выследить нас.

В эту минуту Алида поступила необыкновенно. Она пришла ко мне. Она улыбалась. Она была прекрасна, как ангел бури, поддерживающий и направляющий гибнущее судно.

— Ты не все прочел, — сказала она мне. — Вот еще письма, которые дали Бианке для меня, когда она уезжала из Женевы. Я скрыла их от тебя, и теперь я хочу, чтобы ты их прочел.

Первое из этих писем было от Юсты де-Вальведр.

«Где же вы, сестрица? — писала она. — Ваша польская приятельница уехала из Вевэ, значит, она поправилась? Она едет в Италию, и вы спешите туда за ней, ни с кем не простившись! Значит, дело идет об оказании ей большой услуги, и ей нужна большая помощь?

Это меня не касается, скажете вы. Но позвольте мне сказать вам, что я тревожусь за вас, что меня беспокоит ваше здоровье, пошатнувшееся с некоторых пор, беспокоят взволнованный вид Обернэ, подавленный вид брата, таинственные мины Бианки. Совсем не похоже, чтобы она ехала в Италию…

Дорогая, я не задаю вам вопросов, вы отказали мне в этом праве, принимая мои заботы за пустое любопытство. Ах, сестрица, вы никогда меня не понимали. Вы не захотели прочесть в моем сердце, а я не сумела открыть вам его, я, неловкая старая дева, то резкая, а то боязливая. Вы справедливо не находили меня любезной, но вы напрасно считали, что я не способна любить и что я вас не люблю!

Алида, вернитесь, или, если вы еще близко от нас, не уезжайте! Тысяча опасностей окружает привлекательную женщину. Сила и безопасность заключаются только на лоне семьи. Ваша семья кажется вам иногда чересчур серьезной, мы это знаем и попытаемся исправиться. А может быть, всего более не нравлюсь вам я… Ну что же, если нужно, я уеду. Вы упрекали меня в том, что я становилась между вами и вашими детьми и захватывала всю их любовь. Ах, займите мое место, не оставляйте их, и вы меня больше не увидите. Но нет, вы добры, и подобная досада не достойна вас. Не могли же вы думать когда-либо, что я ненавижу вас, я, которая отдала бы всю свою жизнь для вашего счастья? И я прошу у вас прощения, если иногда была к вам несправедлива или нетерпелива. Вернитесь, вернитесь! Эдмон сильно плакал после вашего отъезда, такого непредвиденного. У Паолино же престранная фантазия: он уверяет, что вы в соседнем саду. Утверждает, что как-то видел вас там, и ему никак не могут помешать карабкаться на трельяж, откуда он смотрит за ту стену, где вы ему представились и где он все еще ждет вашего появления. Павла, которая так любит вас, очень огорчена, так что муж ее ревнует. Аделаида, на глазах которой я пишу, тоже хочет сказать вам несколько слов. Подобно мне, она говорит вам, что надо верить в нас и не покидать нас».

Письмо Аделаиды, более робкое и менее нежное, было еще трогательнее в своем чистосердечии.

«Chère madame,

вы уехали так поспешно, что я не успела задать вам один важный вопрос. Как отделать рубашки Эдмона и Паолино — кружевами, вышивками или просто рубцом? Сама я стояла за твердые, белые и совсем гладкие воротнички и манжеты, но помнится, вы говорили, что это чересчур напоминает бумагу и чересчур сухо обрамляет эти веселые и милые круглые личики. Роза, которая непременно высказывает свое мнение, особенно когда ее совсем о том не просят, стоит за кружево. Павла стоит за вышивку. Но я, заметьте, прошу вас, какая я рассудительная, я утверждаю, что эти детские мордочки должны прежде всего нравиться их мамаше, и что, кроме того, она имеет в тысячу раз более вкуса, чем мы, простенькие уроженки Женевы.