Валтасаров пир. Лабиринт

Услышав о кирке и лопатах, Анджей покраснел. А при мысли, что́ она могла подумать, увидев эти орудия, похолодел. Возмутила его и бесцеремонность теток: занимали ее кровать, не будучи даже уверены, что она не вернется ночевать.

— Хорошенькое дело! — Он побледнел. — Они же просто невыносимы!

Но Климонтовой не хотелось разговаривать о его тетках. Во всяком случае, сейчас и в таком тоне. Эти две еще не старые, неработающие женщины были для нее загадкой.

— Вода для умывания в чайнике. Только потом долейте его, пожалуйста, чтобы можно было чаю выпить, — распорядилась она и встала.

Приведя себя в порядок, он открыл дверь, еще раз поблагодарил за все, но от завтрака отказался. Вид у него был какой-то потерянный.

— А вы не больны случайно? — спросила она. — У вас глаза блестят. Я бы на вашем месте обязательно выпила чего-нибудь горячего. Хоть здесь, хоть в кафе: по времени одно и то же. Но, может быть, вы спешите?

— Мне некуда спешить, — неожиданно для себя брякнул он и умолк.

Климонтова, ничего не ответив, продолжала стоять у плиты, будто не расслышала. И больше к этому предмету они не возвращались, но при виде подноса с завтраком, поставленного перед ним, ему стало ясно: она все поняла. По рассказам теток Уриашевич представлялся ей совсем другим.

— Так вы еще не работаете?

— Я несколько дней назад приехал, — ответил он не сразу.

И, почувствовав на себе ее взгляд, опустил голову и снова замолчал. Хлеб не лез в горло. Зато чай выпил он с удовольствием и поблагодарил за поданный ему второй стакан. Но так к нему и не притронулся, — сидел как в воду опущенный.

— Вы вчера долго очень читали. Часов, наверно, до трех?

— До трех? — как эхо отозвался он.

— До трех, до трех! Я в четвертом часу вернулась, а лампочка еще не остыла, вот откуда мне это известно. Чтобы свет не разбудил вас, я газетой стала оборачивать лампу, а она еще теплая.

Анджей поднял глаза на Климонтову, и на лице его изобразилось подобие улыбки. С ней легче, чем было бы сегодня с тетками, Хазой или в кафе наедине со своими мыслями, но все равно он чувствовал себя прескверно. Все еще не мог в себя прийти после ночного разочарования. Стоило только подумать о постигшем его ударе, и к глазам подступали слезы, а удавалось забыть о картине, начинала нестерпимо болеть голова и клонило в сон. Он сознавал: его присутствие должно Климонтову тяготить, тем более что на вопросы отвечал он односложно, отрывисто, как бы через силу. Но поделать с собой ничего не мог. А когда она упомянула о книгах, которые он вчера брал с полки, вообще промолчал. Ему нечего было сказать, он забыл, о чем читал, даже названий не запомнил.

— Ну, пойду, — сказал он. — Дождь уже перестал.

— А тетушки? Может, спуститься, позвать одну из них?

Он не в состоянии был сейчас выслушивать то, что они могли сказать ему в подобных обстоятельствах. Лучше сообщить им о случившемся письменно, а увидеться, уже придя немного в себя. Написав о постигшей его неудаче, он отдал записку Климонтовой. Та взяла ее и положила на книжную полку.

— Вниз отнести или просунуть в щель под дверью нельзя, — объяснила она. — От вашей бабушки ничего не укроется. Поэтому я оставлю ее здесь. В условленном месте.

Машинально взглянул он, куда она положила записку, и тут только заметил стоящую на полке фотографию. Вчера вечером ее не было здесь! Иначе бы он ее обязательно заметил! На увеличенной любительской карточке изображен был молодой мужчина в ватнике, какие носили советские солдаты, и лыжной шапочке; лицо казалось удивительно знакомым. Кто это мог быть? Уриашевич подошел поближе. В левом углу под стеклом наискось — две орденские ленточки: его, значит, нет уже в живых. Анджей вгляделся пристальней. Нет, это ошибка, этого человека он не знал. Но кого-то он ему очень напоминал. Но кого? Спрашивать Климонтову он ни о чем не стал и не объяснил, почему рассматривал фотографию так внимательно; обернувшись, Анджей поймал на себе ее холодный, хмурый, отчужденный взгляд.

— Еще раз спасибо за все, — сказал он. — И еще раз простите.

Он взялся за ручку двери и замер на миг: куда же теперь?

— Подождите, — раздался за его спиной голос Климонтовой. — Я выйду с вами, мне надо в магазин, на уголок. У меня кофе кончился.

— Кофе? Вы любите кофе?

— Я возвращаюсь из поездок чуть живая!

Ему захотелось вдруг выпить кофе и при мысли, что сейчас он останется один, стало тоскливо.

— Я устаю очень, — продолжала Климонтова, — сообщение, как правило, неудобное, да еще на лошадях трясешься и не высыпаешься, а приеду — сразу же за отчет, пока свежо все в памяти. Выпью чашку крепкого кофе и — за работу.

— Но разве на службу вам сегодня не надо?

— В отдел народного образования? Нет, что вы! После такой поездки у меня всегда свободный день. Я дома работаю. Но сегодня примусь за дела после обеда. Надо отдохнуть!

За разговором они дошли до угла, где была продовольственная лавчонка.

— Давайте выпьем кофе где-нибудь, — попросил вдруг тихим голосом Уриашевич. — Ну, пожалуйста!

Она колебалась, и тогда он привел ее же слова, сказанные полчаса назад: