Валькирии. Женщины в мире викингов

В труде Тацита «О происхождении и местоположении германцев» говорится о  скандинавских матерях, которые кормят младенцев грудью, что считалось нормальной практикой[331]. Согласно исследованиям, это могло происходить до тех пор, пока детям не исполнялось 12–18 месяцев[332]. Упоминания грудного вскармливания встречаются в сагах крайне редко и только в тех случаях, если что-то идет не так. Например, в «Саге о людях из Флой» рассказывается о необычном случае, произошедшем в Гренландии во времена острой нехватки еды и ужасных холодов: викингу Торгильсу, жена которого была жестоко убита, приходится самому вскармливать своего новорожденного сына. Отчаявшийся отец, недавно принявший христианскую веру, берет нож и делает надрез на соске. Сначала из раны сочится кровь, но через какое-то время появляется молоко, которым он кормит кричащего младенца, тем самым спасая ему жизнь. Вероятнее всего, эта сцена является отсылкой к представлениям средневековых христианских мистиков о том, что кровь из ран Спасителя сравнима с материнским молоком[333]. Несмотря на то что наука знает о случаях мужской лактации, которая может возникать в экстренных ситуациях, сравнимых с той, в которой оказался Торгильс, историки склонны помещать этот сюжет в религиозный контекст[334]. В любом случае он говорит о том, что раз мужское вскармливание описывается в саге как положительное и даже геройское явление, то практика женского кормления на его фоне должна была восприниматься как нечто само собой разумеющееся.

Опыт Торгильса становится для него откровением: впоследствии он заявляет, что теперь понимает, почему матери, кормившие своих детей грудью, любят их так, как никто другой[335]. В «Саге о Греттире» (Grettis saga) в одной из вис цитируется распространенная скандинавская поговорка о том, что «мать – одна-единая в мире опора сыну»[336]. Несмотря на то, что кормящей женщине приходилось одновременно справляться с целым рядом других задач, этот период формировал ее особую связь с ребенком, о которой говорится во многих сагах. Например, можно встретить рассказ о том, что мать, потерявшая сразу двух маленьких детей, которых убил сосед, разъяренный их шалостями, вскоре умирает от горя[337]. В датском городе Римсё можно встретить рунический камень со словами некоего Торира, который утверждает, что смерть его матери – худшее из несчастий, обрушившихся на его голову[338]. О самой матери мы ничего не знаем, но в искренности сыновней любви и в горечи утраты сомневаться не приходится.

Матери не только одаривали своих детей любовью и заботой, они также частично отвечали и за их содержание: одевали и кормили, готовили к взрослой жизни и учили работать по хозяйству. Кроме того, самим фактом своего материнства они формировали будущую личность, которая в скандинавском обществе той поры во многом определялась семейными узами[339]. Любой викинг вел свою родословную как по отцовской, так и по материнской линии, которые были одинаково важны. В сагах бросаются в глаза длинные перечисления предков даже, казалось бы, второстепенных персонажей. Рунические камни тоже говорят нам, что викинги дорожили своими корнями и со стороны отца, и со стороны матери (см. главу 5)[340]. Отчасти это объяснялось вполне прагматичными соображениями: такого рода знания могли помочь в разрешении споров о наследстве или в улаживании семейных конфликтов. О важности кровных уз можно судить по тому, как образуются скандинавские фамилии, являющиеся, по сути, производными от имен родителей. Эта традиция все еще жива, как вы можете видеть хотя бы на примере моей фамилии: она говорит лишь о том, что я дочь Фридрика. Как и сейчас, тогда дети чаще всего получали фамилию по имени отца, но саги, «Книга о занятии земли» и рунные камни служат доказательством того, что фамилия могла даваться и по имени матери. Например, Локи иногда называют сыном Лаувейи. Вероятно, в этом вопросе решающую роль играло положение матери: как-никак, Лаувейя была богиней, сошедшейся с йотуном. Это также могло происходить в тех случаях, когда ребенок появлялся на свет уже после смерти отца[341].