Валентин Серов

Вот новый заказ: писать портрет княгини Орловой. Эта знатная дама, урожденная княжна Белосельская-Белозерская, слыла величайшей модницей России, да, пожалуй, и Европы; во всяком случае, Сомов уверял, что ни в России, ни за границей не видел женщины, которая умела бы так носить туалеты.

Она приехала к Серову с какой-то еще дамой, и после их ухода стулья в гостиной, на которых они сидели, долго пахли духами. Когда у подъезда его дома она садилась в ожидавший ее экипаж, сверху видна была только огромная шляпа с приколотыми к ней большими розами да край платья.

В этой огромной шляпе и решил написать Серов ее, эту женщину, которая славилась своим происхождением и своими туалетами. Портрет был заказан Серову перед поездкой в Париж. Только спустя полгода, в марте 1910 года, Серов поехал в Петербург писать Орлову.

Последние годы пребывания в России Серов делил между Москвой и Петербургом, он даже как-то сказал, что ему стоит поселиться в Бологом, на полпути между двумя столицами, чтобы ближе было ездить туда, где нужно писать портреты.

За год до этого он сообщал жене: «Пишу портреты направо и налево и замечаю, что чем больше их сразу приходится за день писать – тем легче, право, а то упрешься в одного – ну хоть бы в нос Гиршмана, так и застрял в тупике. Кроме того, примечаю, что женское лицо, как ни странно, дается мне легче – казалось бы, наоборот». В тот приезд в Петербург, в 1909 году, Серов писал портреты Нобеля, Урусовой, Олив, Рерих.

В 1910 году он начал писать Орлову и написал небольшой акварельный портрет Изабеллы Юльевны Грюнберг, дочери покойного своего друга. В этом портрете есть много общего с карандашными портретами Серова последних лет, особенно с портретом балерины Карсавиной.

Тот же лаконизм, то же изящество и выразительность линии, но здесь Серов обогащает свой рисунок прозрачной акварелью, передающей трепетную нежность обаятельной девушки. Особенно восхитительны на этом портрете огромные задумчивые глаза.

И вдруг посреди работы опять несчастье настигло его. Опять горе. Первого апреля умер Врубель. Через два дня его хоронили. Было много художников, писателей, учеников Академии.

Поэт Александр Блок, высокий, с темным лицом и курчавящимися волосами, произнес речь. «В этот страшный год смертей и болезней мы хороним еще одного художника, гениального художника, Врубеля. Я никогда не встречал Михаила Александровича Врубеля и почти не слыхал о нем рассказов. И жизнь его, и болезнь, и смерть почти закрыты от меня – почти так же закрыты, как от будущих поколений. Как для них, так и для меня, все, чем жил Врубель, здесь только сказка».

В воздухе чувствовалась уже весна, было тепло, и звонкие трели жаворонков откуда-то сверху, из голых еще ветвей деревьев странным аккомпанементом сопровождали речь Блока.

Серов слушал красивые слова, которые говорил Блок, и думал о трагической судьбе своего друга. Вся жизнь его прошла в сплошном творческом порыве. Он начинал и не кончал. А окончив, продолжал работать. То, что ему казалось великим, вызывало смех одних, возмущение других, ругань третьих, безразличие четвертых…

А он хотел признания. Он ждал его долго, верил, что оно придет. Вся надежда его была на «Демона». «Демона» он окончил тогда, когда ему не нужно было уже ни признания и ничего другого, кроме покоя. Он был уже болен психически.

Блок продолжал: «То немногое, что я слышал о нем как о человеке, похоже на сказку гораздо более, чем на жизнь обыкновенного смертного, – и о творчестве Врубеля уже при жизни его сложилась легенда.

Говорят, он переписывал голову „Демона“ до сорока раз, и однажды кто-то, случайно пришедший к нему, увидел голову неслыханной красоты. Потом он уничтожил ее, переписал опять – и то, что мы видим теперь в Третьяковской галерее, – только слабая память о том, что было создано».

Блок считал это легендой. Нет, это не легенда, это обычная каждодневная работа художника. Кому, как не ему, Серову, знакомо это вечное недовольство собой. Оно и Врубеля терзало всю жизнь. Сорок раз переписывал голову! А может быть, он ее переписывал сто раз, сто сорок раз за долгие годы работы над картиной, может быть, перед его мысленным взором прошла тысяча голов за всю жизнь, посвященную этому образу! Еще тогда, в Одессе – никто не знает этого так, как Серов, – Врубелю грезился его «Демон». Сорок раз – это лишь то, что видели люди. Трудно прожил Врубель свою жизнь.

В последние годы Серов все реже видел Врубеля. Иногда посещал его в больнице, расспрашивал о нем в письмах, особенно у Остроухова. Постепенно Серов и Врубель превратились из близких друзей в старых друзей.

В 1907 году, в короткий период просветления сознания Врубеля, Серов сделал его портрет, последний портрет Врубеля, Врубеля, измученного болезнью…

И вот, устав от всего, что его окружало, Врубель сознательно умертвил себя. В конце зимы он стал у раскрытой форточки и заболел воспалением легких, перешедшим через несколько дней в скоротечную чахотку. Он спокойно ждал своего конца, говорил, что через месяц его легкие будут как решето. За день до смерти сказал санитару: