Валентин Серов

Серову хотелось верить, что это учреждение, вырванное народом у царя, сможет хоть что-то сделать для страны. В 1906 году он присутствует на заседании Думы, делает набросок в альбоме, дарит его члену Думы Обнинскому, своему старому знакомому.

И вот дума распущена…

Он пишет жене письмо, и сразу же после традиционного обращения слова: «Итак, Дума распущена – вчера узнали из пришедших сюда газет от 18-го числа. Очень хорошо. Относительно готовившегося покушения, военного заговора или пропаганды в войсках толком не разобрал в прежде встреченных газетах. Как и теперь, не совсем ясно понял новоизбирательный закон – одно ясно, что он на руку помещикам и собственникам. Распущена Дума, разумеется, не из-за сосьялистической фракции (якобы преступной – все 55?..), а из-за возможного осуществления закона отчуждения – вот что страшней всего – впрочем, думаю, Государственный совет кассировал бы это постановление Думы. На этом вопросе разобьется не одна еще Дума, а тем временем постараются водворять спокойствие и урезать где что можно – но борьба с другой стороны не утихает. Итак, несколько сотен, если не тысяч, захвачено и засажено, плюс прежде сидящие – невероятное количество. Посредством Думы правительство намерено очистить Россию от крамолы – отличный способ. Со следующей Думой начнут, пожалуй, казнить – это еще больше упростит работу. А тут ждали закона об амнистии. Опять весь российский кошмар втиснут в грудь. Тяжело. Руки опускаются как-то, и впереди висит тупая мгла».

Это эмоции после первого впечатления. А вот соображения – через две недели, уже из России – в письме Остроухову: «Ну, вот Думы нет – все по-старому, по-хорошему. А позвольте спросить, какому же, собственно, манифесту отдать преферанс и какого придерживаться? Ни одного закона без Думы – все же реформы без Думы – очень просто.

Нет, должно быть, есть два пути – либо назад в реакцию, впрочем, виноват, это и есть единственный путь для революции».

Еще один эпизод революционного года – Декабрьское восстание. Оно началось неожиданно и чуть ли не шутя и окончилось реками крови. Восстание было подавлено, и тут Серова впервые в этом году посещают сомнения: стоит ли поднимать восстание, когда нет достаточной подготовки, нет уверенности в победе…

6 декабря Н. П. Ульянов записывает в дневнике: «Выступление рабочих на Страстной площади. Первые выстрелы с обеих сторон; пожар на фабрике Шмита… Одинокая фигура Серова, стоящего в тяжелом раздумье на улице и смотрящего на зарево…

Вместе с женой я делаю зарисовки на улицах».

Серов тоже делает зарисовки: спешившиеся солдаты стреляют в убегающих людей. Один остался лежать на снегу. Видна обрезанная краем листа половина другого, нижняя половина: он не то стремительно бежит, не то падает. На рисунке надпись: «Сумской полк. 14 декабря 1905 года».

Опять солдатушки постарались.

Серов устал. Весь год кровь, кровь и кровь. Он не был революционером и, хотя сочувствовал революции, не понимал, что каждое такое событие не бесплодно и не бессмысленно, что даже в поражениях залог будущих побед, что первые выступления почти всегда обречены, но они нужны, потому что нужен везде и всегда опыт. Он понял это, видимо, только потом, по зрелом размышлении, коль скоро сказал, что есть только «единственный путь» – революция. Сейчас же, под впечатлением тяжелых картин, он пишет Бенуа: «О делах, творящихся в России вообще и в Москве у нас в частности, вероятно, уже знаешь.

Да – непонятное для меня вооруженное восстание, расчет на переход войск – все это оказалось совершенно неподготовленным, а в результате изрядное количество погибших, израненных лиц (больше любопытной публики), сожженных домов, фабрик. Войска оказались в деле подавления вполне на высоте своей задачи и стреляли из орудий по толпе и домам во все и вся гранатами, шрапнелью, пулеметами (шимоз не было), затем доблестные расстрелы, теперь обыски и тюрьмы для выяснения зачинщиков и т. д. и т. д. и т. д. все как следует. В одном, пожалуй, были правы наши крайние партии – что не следует очень доверять манифесту 17 октября».

И только теперь пришло к Серову то, о чем говорил потом Репин, – «крайние политические убеждения», и «он стал угрюм, резок и нетерпим».

В том же письме Бенуа он с раздражением пишет: «Ах, да не пиши ты в этой газете „Слово“, она сволочь просто и взывала к походу на Финляндию (дура) заодно с „Новым временем“. Просил я (подписавшись) Г. Перцова не присылать и избавить меня от его газеты, так нет же, и по сю пору все получаю».

Не раз придется еще друзьям, и не только друзьям, почувствовать его резкость и нетерпимость. Малейшая беспринципность вызывала страшный гнев Серова. Этот гнев узнали и Бенуа, и Шаляпин, и Репин. Единственный человек, которому почему-то все сходило с рук, был Коровин.