Валентин Серов

А потом — пароход; Черное море (некогда Понт Эвксинский); Константинополь (Стамбул, Царьград, Византия); и наконец, — Греция.

Она открылась гористыми берегами, зубчатой линией горизонта, голыми утесами и редкими островками оливковых рощиц.

Серов вынул альбом. И листы его тотчас же заполнились рисунками этих самых берегов. На одном из первых листов — мул. Мул нужен был Серову для одного из замыслов, ради которых он поехал в Грецию.

Еще в 1903 году летом в Финляндии Серов признался Бенуа, что хочет написать «Навзикаю». Но «не такой, как ее пишут обычно, а такой как она была на самом деле». Тогда же он сделал два варианта композиции^[84]. Она представлялась ему вытянутой вдоль берега: впереди правит мулами, стоя в колеснице, Навзикая, за ней идут служанки, неся на коромыслах корзины с бельем, в отдалении бредет Одиссей. И вот в альбоме Серова уже появились и очертания греческих берегов и мул. Не было только самой Навзикаи. На пароходе они не встретили ни одного грека. Сновали турки, арабы, румыны.

Стоя у борта, Серов и Бакст смотрели, как белая пена удалялась от парохода и там таяла, переходила в яркую синеву мерно вздымающихся волн.

Серов любовался цветом воды и говорил о ней:

— Разведенный анилин.

Это, собственно говоря, еще не Греция, это только Малая Азия, Турция. Однако три тысячелетия назад Греция была и здесь.

Ночью, когда вечно боящийся простуды Бакст ушел в каюту, Серов остался один на палубе и, подняв воротник пальто, нахохлившись, смотрел в темноту, туда, где берег. Где-то здесь была Троя…

Наконец прибыли в Афины. Акрополь поразил Серова. Развалины Парфенона свидетельствовали о таком совершенстве, какого ему еще не приходилось встречать нигде никогда.

С Акрополя было видно море. Колонны Парфенона перерезали его до самого горизонта и уходили в ясную голубизну неба. По этому морю когда-то плыли корабли Одиссея, под его шум произносил свои речи Демосфен, из пены этого моря родилась Афродита, и из этого же моря выплывал на берег его владыка Посейдон. И сам Зевс, превратившись в золотистого быка, с рогами, украшенными гирляндой цветов, плыл по этому морю, неся на спине свою возлюбленную, которую он похитил…

Сейчас море было спокойным и величественным.

С него дул на берег легкий ветер и, проникая между колоннами, освежал разгоряченное лицо.

Серов переходил к другому храму — Эрехтейону — и там смотрел на портик кариатид. Вот такое лицо было, наверно, у Европы, лицо коры. Теперь у него родился новый замысел — написать «Похищение Европы».

Он задумывался и подолгу смотрел на море. Веселые дельфины показывались на несколько секунд из его синей воды и опять пропадали. То здесь, то там на поверхности залива между волн, между их белых гребней блестели черные лакированные спины с острыми плавниками. Дельфины выныривали из воды, переваливались, словно колесо, и, мелькнув хвостом, уходили в глубину…

Серов восхищался непостижимым умением греков вписать архитектурный ансамбль в пейзаж. Он не раз видел дворцы и храмы, стоящие невдалеке от моря, но нигде их расположение, форма, цвет не гармонировали так с морской перспективой. Цвет моря, казалось, проникал сквозь колонны и делал их еще более красивыми, и стройными, и даже какими-то воздушными.

Опять десятки альбомных листов заполнялись рисунками. Колонны Парфенона, между ними карандашиками пастели — синее-синее море. Еще раз Парфенон; весь Акрополь; отдельно одна из колонн Парфенона… Но больше всего рисунков Серов сделал в музее Акрополя. В нем были заперты все уцелевшие богатства. Теперь нельзя оставлять без охраны ничего такого, что можно унести. Страх как много развелось любителей искусства среди туристов.

Но сейчас жара, сезон туристов окончился. «Бедекер» не рекомендует в эту пору ездить в Грецию, и послушные туристы не ездят.

Конечно, жара — это беда. По нескольку раз в день приходится мыться и переодеваться. Но зато и благодать: на Акрополе пустынно, в залах музея тоже ни души, только Серов и Бакст — вот все посетители. Они работают в разных залах. Бакст поражается усердию своего друга: он слышит, как Серов вздохнул, перевернул страничку альбома. Значит, окончил еще один рисунок.

Серов особенно увлекся раскрашенными женскими фигурками. Они были сделаны давно, до Фидия и Праксителя. Они несколько примитивны, условны, сейчас сказали бы «декоративны». Нынешнее новое искусство чем-то напоминает эти наивные фигурки. А от них веет древностью. Они заставляют вспоминать Гомера и мифы. Все это нужно хорошенько обдумать, не здесь ли ключ к решению так давно мучающей его загадки. «В музеях есть именно такие вещи, которые я давно хотел видеть и теперь вижу, а это большое удовольствие», — пишет Серов жене. И заключает описание своего впечатления от Афин фразой: «А греком было недурно быть».

Осмотрев Афины, исходив вдоль и поперек Акрополь, изучив музеи, Серов с Бакстом поехали на Крит. Ведь именно на этот остров приплыл когда-то Зевс со своей Европой, и там у нее родился сын, будущий царь Крита Минос.