Валентин Серов

Приглашая Грабаря посмотреть оконченную уже картину, Серов такими словами передал ему свое понимание образа Петра: «Обидно, что его, этого человека, в котором не было ни на йоту слащавости, оперы всегда изображают каким-то оперным героем и красавцем. А он был страшный: длинный, на слабых тоненьких ножках и с такой маленькой по отношению ко всему туловищу головой, что больше должен был походить на какое-то чучело с плохо приставленной головой, чем на живого человека. В лице у него был постоянный тик, и он вечно „кроил рожи“: мигал, дергал ртом, водил носом и хлопал подбородком. При этом шагал огромными шагами, и все спутники принуждены были следовать за ним бегом. Воображаю, каким чудовищем казался этот человек иностранцам и как страшен был он тогдашним петербуржцам. Идет такое страшилище с беспрестанно дергающейся головой, увидит его рабочий и хлоп в ноги. А Петр его тут же на месте дубинкой по голове ошарашит: „Будешь знать, как поклонами заниматься вместо того, чтобы работать!“ У того и дух вон. Идет дальше, а другой рабочий, не будь дурак, смекнул, что не надо и виду подавать, будто царя признал, и не отрывается от работы. Петр прямо на него и той же дубинкой укладывает и этого на месте: „Будешь знать, как царя не признавать“. Какая уж тут опера! Страшный человек!»

Чрезвычайно высокого мнения о «Петре» был Чистяков. «А Серов? Какого дал Петра. Как никто! Это когда он идет город строить. Как ломовик прет. Ломовик когда идет, особенно если пьян, так он на пути все и вывернет. Фонарный столб свернет. Так и Петр: он ломовик! И Серов это понял, изобразил-то как верно! А над картиной смеялись. Помню: встретил его в коридоре, говорю: „Отлично, батенька!“ Он покраснел, обнял меня, поцеловались. В коридоре, в Академии».

Но, пожалуй, в «Петре I на постройке Петербурга»^[82] Серов все-таки не передает во всей полноте образ Петра, здесь почти исключительно Петр-строитель и очень мало Петра-деспота, здесь тот Петр, которым так пылко восторгался в свое время Пушкин.

То академик, то герой,
То мореплаватель, то плотник,
Он всеобъемлющей душой
На троне вечный был работник.

Серов понимал неполноту созданного им образа; в своей картине он был связан заказом. И в течение следующих четырех лет, до самой смерти Серов ищет наиболее полного выражения характера Петра I.

Прежде всего он продолжает начатого еще в 1903 году «Петра I в Монплезире». Первый вариант он сделал летом на даче и, показывая его Бенуа, говорил:

— Знаешь, он только что встал, не выспался, больной, лицо зеленое.

Эта картина и другая — «Кубок большого орла» — как бы две стороны одной медали: Петр — строитель, реформатор, и Петр — деспот.

Вот он во вновь отстроенном загородном дворце в Петергофе; он, казалось бы, должен был отдыхать здесь, недаром же он создал здесь столько водных забав, а дворец назвал «Монплезир»: «Мое удовольствие». Но он не может отдыхать. Раннее утро, а уж он вскочил с постели и, едва успев натянуть шаровары и сунуть ноги в огромные свои башмаки, пересек неубранную комнату, подбежал к окну, растворил его и взглянул на море.

Вот оно, окно в Европу! Свершилось! Давно ли он мечтал о том, что флотилии будут плыть в эти воды… И вот они прибыли. Стоят на рейде суда русские и иноземные, суда, избороздившие моря и океаны, возившие пряности из Индии и чай с Цейлона, суда, которые видел он молодым царем, молодым работником в Голландии и Англии, сегодня стали на якорь в его морях, в российских водах.

Где уж тут до плезиров!..

Впрочем, нет. Он любит развлекаться. Делу — время, потехе — час. Но какие у него потехи! Европа открылась ему одним лишь боком.

«Кубок большого орла» — какая это дикая потеха, пожалуй, похуже, чем в юности с боярином, слетевшим с коня на царской охоте. «Кубок большого орла» — это огромнейший сосуд, который, наполненный вином, должен был осушить, на потеху и на страх всем, неудачник, опоздавший на царскую ассамблею.

И вот царь Петр, огромный человечище, самолично насильственным образом льет в глотку молодому дворянчику эту огромнейшую чару вина. Впрочем, не чару, конечно, а кубок. С чарами распрощайтесь, господа бояре, отныне велено чары называть кубками…

И это ничего, что кубок превышает размер любого желудка — в том-то и состоит потеха. И несчастного подданного великого государя не спасет ничто: ни желание угодить царю, ни присутствие дам. Да что там дамы! Тут же рядом с Петром молодая царица только ухмыляется, глядя на Петрушины забавы. И то-то будет хохоту, когда птенчик, не допивши вино, упадет на месте как подкошенный.

И наконец, третья картина: «Петр I на работах». Вот здесь наиболее полно слиты обе личности Петра.

И здесь показаны страдания народа, несчастного русского народа, на костях которого построил московский царь и Петербург и Российскую империю.