Валентин Серов

Вся история этой женщины здесь на картине. Как она впервые, подталкиваемая нуждой, переступила порог мастерской, чтобы обнажить свое тело перед двумя десятками молодых мужчин, и каждый рассматривал ее и рисовал, как мучилась она стыдом и как потом освоилась и, приходя в мастерскую, привычным уже движением сбрасывала за ширмой свою одежду, принимала нужную позу, драпировалась в любые ткани и одежды, чтобы подчеркнуть то грудь, то ноги, то спину.

Конечно, он, Серов, художник и преподаватель, понимает, что ничего здесь нет постыдного, что ни один из учеников не смотрит на нее иначе, как на модель, которую нужно как можно точнее и быстрее передать на листе картона. И она это уже поняла, но все равно, для нее такая роль тяжела. Ей нужно было многое подавить в себе, чтобы согласиться на эту профессию. И она подавила в себе воспитанную с детства стыдливость и гордость, и у нее сейчас поражающее своим равнодушием лицо, но это равнодушие только маска, которую она надела сама для себя, это искусственно созданная пустота, переходящая в опустошенность, почти цинизм…

Серов — об этом уже говорилось — всегда с сочувствием относился к натурщицам, был чуток и предупредителен, воспитывал в том же духе учеников. Но никогда раньше его чувства не воплощались в этюдах. Его интересовало одно: «чтобы была она, а не ее сестра». И лишь теперь, в 1905 году, он так необычно решил эту тему.

Не сыграло ли здесь роль время, в какое он писал картину, события, так резко затронувшие все его существо? Это очень знаменательно, что именно сейчас он скристаллизовал свои неясные ранее мысли и чувства в цельный и яркий образ, обобщенный образ натурщицы. И характерно еще то, что именно в этой вещи — совсем, видимо, не сознавая почему — он впервые (может быть, даже раньше, чем в портрете Карзинкиной) использовал приемы старой живописи, живописи, которая была на службе лишь высшего слоя тогдашнего общества. И случилось так, что в этой работе, сделанной как бы мимоходом, легко, в порыве вдохновения, он достиг того, чего не мог достичь в портрете Карзинкиной.

Он написал портрет натурщицы так тонко и изящно, как только мог. И право же, его можно поставить в ряду лучших его женских портретов.

Это становится особенно ясно, когда сравниваешь портрет с этюдами той же натурщицы, писанными и рисованными и самим Серовым и его учениками.

Натурщица эта — звали ее Вера Ивановна, — по словам ученика Серова М. Ф. Шемякина, была любимой натурщицей Серова и писана им не раз.

Портрет Генриетты Гиршман Серов начал писать в 1906 году. Портрет был заказан ему мужем Генриетты Леопольдовны Владимиром Осиповичем Гиршманом, крупным московским фабрикантом и меценатом.

Гиршман получил в наследство от отца небольшую игольную фабрику и сумел в короткое время превратить ее в самое крупное в России предприятие по производству иголок.

Став богатым человеком, Владимир Осипович начал меценатствовать. В искусстве он поначалу ничего не смыслил и покупал картины тех художников, которые были в моде. Грабарь буквально навязал Гиршману акварель Врубеля «33 богатыря» в то время, когда Врубель еще не был признан и очень нуждался. Гиршман, только уступая натиску известного уже тогда художественного критика, купил акварель за сто рублей. А несколько лет спустя хвастал, что не продал бы ее и за десять тысяч. Впрочем, к тому времени он успел поднатореть в живописи и, по словам того же Грабаря, «без подсказа отличал хорошее от посредственного». В небольшой, но со вкусом подобранной коллекции Гиршмана было несколько работ Серова, и среди них та натурщица, о которой только что шла речь.

Женился Владимир Осипович на изумительнейшей женщине. Генриетта Леопольдовна считалась первой красавицей Москвы. И она была действительно необыкновенно хороша собой: красивое лицо с выразительными глазами, стройная изящная фигура; и при всем том г-жа Гиршман была умна и обаятельна. Она совсем не походила на жен многочисленных московских меценатов, выскочек и зазнаек. Она много читала, по-настоящему любила живопись и знала в ней толк.

Генриетта Леопольдовна стала душой вечеров, которые устраивал ее скучный и сонливый супруг. На вечера эти приглашался весь цвет художественной и артистической Москвы; Серов был частым гостем в доме Гиршманов и, по-видимому, с охотой взялся писать портрет хозяйки. Он довольно долго работал над первым вариантом, почти окончил рисунок фигуры, написал гуашью голову, но потом оставил его и решил несколько изменить композицию, так, чтобы была видна вся фигура сидящей женщины. Теперь ему понравилось гораздо больше. Но и это было не то, что хотелось видеть. Ни с выдвинутыми из-под юбки носочками изящных туфель, ни с обрезанными рамой ногами Генриетта Леопольдовна не была той, какой он знал ее. Получалось не светская женщина, умная и гордая, а скромная провинциальная барышня с тихим мечтательным взором.

Не такой она должна быть. Не простенькой, не обычной. Она должна быть блестящей, великолепной, такой, чтобы дух захватывало…