Валентин Серов

В общем все немного сбиты, стащили старых идолов с пьедесталов, новых не решаются поставить и бродят вокруг чего-то, что чувствуют, а нащупать не могут».

Неуспех Серова на Парижской выставке имел для него одно немного неожиданное последствие. Этот неуспех, воспринятый всеми знавшими его как несправедливость, привел к мысли о необходимости издания монографии, посвященной Серову, к мысли о необходимости разъяснить всем значение этого художника в истории нового русского искусства.

Такая мысль родилась у Игоря Грабаря, тогда молодого художника, успевшего уже, однако, завоевать известность критическими и искусствоведческими работами.

Знакомство с Серовым, близкие, потом даже дружеские отношения с ним были гордостью и радостью Грабаря. Красной нитью проходит образ Серова через автомонографию Грабаря «Моя жизнь», написанную лет тридцать спустя. Грабарь особо отмечает в этой книге воспоминаний: моя картина понравилась Серову… об этой картине Серов сказал… эту картину Серов приобрел для Третьяковской галереи.

С картинами Серова Грабарь познакомился еще до того, как Серов стал известен. В первые годы своего увлечения живописью Грабарь покупает этюд старика-еврея, «писанный никому тогда не известным Серовым», и копирует его. В 1888 году Грабарь на всю жизнь влюбляется в серовские картины, выставленные на периодической выставке, и с тех пор благоговение перед Серовым не покидает его.

Десять лет спустя Грабарь и Серов познакомились. Случилось это в самом начале 1898 года в Мюнхене. Грабарь учился там в рисовальной школе Ашбэ, а Серов приехал в Мюнхен на выставку Сецессиона, где должны были быть выставлены его картины. Серов посоветовал тогда Грабарю написать картину для периодической выставки в Москве, потом через несколько месяцев прислал даже письмо с напоминанием. Грабарь послал тогда в Москву портрет девочки. «В Москве картина не была удостоена премии, которую в тот раз получил Татевосянц, — пишет Грабарь. — Художникам она показалась странной и непонятной. Ее восприняли как инородное тело, неожиданно свалившееся на русскую почву. Серову она понравилась».

Так что Грабарь чувствовал себя в какой-то мере обязанным Серову своей известностью.

Приехав после выставки из Парижа в Москву, он предложил Серову сейчас же приступить к работе над книгой.

И вот потянулись долгие дни и вечера, когда отпирались сундуки и шкафы, и перед изумленным Грабарем предстали десятки и сотни альбомов, листов, этюдов — свидетельство огромной, каждодневной, упорной работы, которой завоевывалось волшебное, поражавшее всех мастерство. От первого мюнхенского альбома, на котором рукой Валентины Семеновны было выведено «Тоня Серов. № 1» до самых последних, с их удивительным умением схватывать характерное двумя-тремя удачными линиями.

Какая огромная, какая интересная жизнь прожита этим человеком в его общении с листом бумаги и карандашом!

Серов вспоминал свою жизнь по этим рисункам. Впервые он рассказывал о ней. О Никольском, о Мюнхене, о Париже, потом об Абрамцеве, рассказывал о матери и о Немчинове, о Репине, о Врубеле, о Мамонтовых.

Грабарь тщательно записывает. Серов спохватывается: ведь это живые люди — можно ли о них писать все, что он знает? И когда Грабарь приносит ему первые страницы текста, он просит исключить какие-то факты. Грабарь исключает. И вообще Серов смущен. Зачем такие неумеренные похвалы? Ведь он еще тоже жив. И эта книга в какой-то мере его воспоминания…

И вообще рано так категорично подводить итоги, словно он сделал свое и теперь стал чем-то вроде вчерашнего дня. Он еще работает…

Да, он еще работает!

Бакст не ошибся, когда писал, что знает Серова «упрямым и настойчивым». Серов был действительно упрям и настойчив. И не через два-три портрета, как надеялся Бакст, а уже следующая попытка создания портрета, в котором были бы воплощены уроки старых мастеров, приводит Серова к блестящим результатам.

То был ставший знаменитым портрет Генриетты Гиршман.

Однако, прежде чем говорить об этом портрете, нужно сказать несколько слов о другой работе Серова, не очень заметной, которой он сам не придавал большого значения.

В 1905 году Серов написал портрет натурщицы. Именно портрет, а не этюд. Этюдов натурщиц Серов написал огромное множество, и почти все они — подлинные произведения искусства, их охотно раскупали коллекционеры, но все же это только блестяще сделанные этюды обнаженного тела. То, о чем идет речь, не этюд, а картина, поражающая изяществом живописи, законченностью вписанной в восьмигранник фигуры и всех аксессуаров, законченностью образа, и образ этот таков, что тут уж даже и не портрет, а скорее картина с названием «Натурщица».