Валентин Понтифик

– Отец велел сказать вам, что он слышал в городе, что из Мазадоны выехал сельскохозяйственный агент. Он уже в Хелкаплоде, а завтра поедет в Сиджанил.

– Значит, на втородень он будет в Долине, – сказала она. – Хорошо. Отлично. – Ее раздвоенный язык затрепетал. – Беги, дитя, возвращайся к отцу. Скажи, что в моредень мы устроим праздник для агента, а сбор урожая начнем на четверодень. И пусть вся семья через полчаса соберется в усадьбе. А теперь беги!

Плантация принадлежала семье Аксимаан Трейш со времен лорда Конфалюма. Она имела форму неправильного треугольника, границы которого тянулись около пяти миль вдоль берега реки Хэвилбоув, в юго-восточном направлении доходили неровной линией до границ Мазадонского лесного заповедника, и затем плавно сворачивали обратно на север, к реке. На этом участке Аксимаан Трейш имела абсолютную власть над пятью сыновьями, девятью дочерьми, бесчисленными внуками и двадцатью с чем-то работниками – лиименами и вруунами. Когда Аксимаан Трейш говорила, что пора сеять, – все выходили сеять. Когда Аксимаан Трейш говорила, что пришла пора собирать урожай, – они собирали. В большом доме на краю андродрагмовой рощи обед подавали лишь тогда, когда Аксимаан Трейш выходила к столу. Даже спала семья по расписанию, утвержденному Аксимаан Трейш – гэйроги впадают зимой в спячку, но она не могла позволить спать всему семейству сразу. Так, ее старшему сыну было положено бодрствовать первые шесть недель, пока мать зимой спала, следующие шесть недель без сна доставались старшей дочери. Аксимаан Трейш составляла для всей семьи расписание сна сообразно нуждам хозяйства. Никто никогда не задавал ей вопросов. Даже во времена ее молодости – а это было очень-очень давно, при понтифике Оссьере, когда лорд Тиверас был короналем в Замке на Горе, – в тяжелые времена все шли за советом именно к ней, даже отец и муж. Она пережила и их обоих, и некоторых своих потомков, на Замковой горе сменилось много короналей, а Аксимаан Трейш все жила и жила. Ее толстая чешуйчатая кожа утратила блеск и покрылась фиолетовыми старческими пятнами, вьющиеся змееподобные волосы, бывшие когда-то черными как смоль, стали бледно-серыми, холодные немигающие зеленые глаза помутнели, но все равно она неустанно работала.

На ее земле можно было выращивать только лусавендру и рис, да и то с трудом. Ливни и бури с дальнего севера легко попадали в провинцию Дюлорн через скальный проход Разлома, и хотя сам город Дюлорн стоял в засушливой зоне, к западу от него лежала богатая и плодородная, щедро увлажняемая и хорошо осушаемая местность. А вот район к востоку от Разлома, где располагалась Престимионова долина, был совсем иным – влажным, полностью заболоченным, с тяжелой сизой илистой почвой. При тщательном соблюдении сроков, в конце зимы, перед началом весенних паводков можно было сажать рис, а поздней весной и в конце осени – лусавендру. Аксимаан Трейш разбиралась в сезонных ритмах лучше всех в округе, и только самые нетерпеливые фермеры начинали сев до того, как просачивались слухи о том, что на ее полях приступили к посадкам.

Несмотря на всю властность, престиж и авторитет, у Аксимаан Трейш была одна черта, которую жители Долины считали непостижимой: она внимательно, как примерный ученик к учителю, прислушивалась к советам сельскохозяйственных агентов. Два или три раза в год агент из Мазадоны – центрального города провинции – объезжал болотистые земли, и первой его остановкой в долине всегда была плантация Аксимаан Трейш. Она принимала его в большом доме, открывала бочки с игристым вином и самогоном из нийка, посылала внуков на Хэвилбоув наловить вкусных мелких хиктиганов, что сновали между камнями на быстрине, приказывала разморозить хранящиеся впрок стейки из мяса бидлака и поджарить их на длинных ароматных твейловых поленьях. После пиршества она отводила агента в сторонку, и до поздней ночи они говорили об удобрениях, рассаде, прививках, уборочной технике, а ее дочери Хейнок и Ярнок сидели рядом и записывали каждое слово.

И никто не мог понять, почему Аксимаан Трейш, которая, скорее всего, знала о выращивании лусавендры больше всех на свете, прислушивалась к словам мелкого правительственного служащего. Никто, кроме ее семьи. «У нас есть традиции, и мы будем их придерживаться, – часто говорила она, – мы делаем то же, что и раньше, потому что раньше это себя оправдывало. Сажаем семена, ухаживаем за саженцами, следим, как зреет урожай, потом собираем, ну а потом точно так же начинаем снова. И если урожай не меньше прошлогоднего, то считается, что все хорошо, а на самом деле это неудача, и значит, что мы едва справляемся. Мир устроен так, что нельзя стоять на месте. Стоять на месте – значит утонуть в болоте».