Валентин Понтифик

По ту сторону была только музыка, которая обретала видимость, и этот трепещущий робкий мотив тянулся над бездной, как самый тонкий и ненадежный подвесной мостик. И он вступил на этот мостик и увидел всплески яркого звука, окрашивавшее текущее внизу нечто, и острые как кинжалы всплески ритмической пульсации над головой, и полосу бесконечно чередующихся красных, пурпурных и зеленых дуг, которые пели ему с горизонта. Затем все это уступило место единственному грозному звуку, неподъемной тяжести, гигантским черным сокрушительным катком, вобравшим в себя все звуки и двигавшимся по Вселенной, безжалостно давя все на своем пути. И Валентин понял.

Он открыл глаза. Владычица – его мать – спокойно стояла между деревцами и смотрела на него, улыбаясь точно так же, как могла бы в давние года смотреть на своего спящего маленького сына. Она сняла обод с его головы и вернула в ларец.

– Видел? – спросила она.

– Видел и получил подтверждение тому, в чем давно уже был убежден, – ответил Валентин. – Несчастья на Зимроэле происходят не случайно. Да, проклятие существует и лежит на всех нас, и продолжается это уже много тысяч лет. Делиамбер, мой волшебник-вруун, как-то раз сказал мне, что мы уже очень давно живем тут, на Маджипуре, но совершенно ничего не сделали, чтобы хоть как-то возместить исконный грех – грех завоевания. Как он выразился, на счету постоянно нарастают проценты. И вот вексель подан к взысканию. То, что началось, – это сведение счетов, наша кара, смирение нашей гордыни.

– Совершенно верно, – ответила Владычица.

– Мама, скажи: неужели то, что мы видели, было само Божество? Сжимающее мир в кулаке и постепенно все усиливающее хватку. И звук, который я слышал, этот ужасный, невыносимо давящий звук – это тоже было Божество?

– Валентин, образы, которые ты видел, рождены тобою. Я видела нечто другое. Да и невозможно свести Божество к чему-то столь конкретному, как образ. Но, думаю, ты увидел суть проблемы.

– Я видел, что Божество лишило нас своей милости.

– Да. Но не бесповоротно.

– Ты уверена, что еще не поздно?

– Целиком и полностью уверена, Валентин.

Он немного помолчал. Потом сказал:

– Да будет так. Я вижу, что нужно сделать, и сделаю все что нужно. Очень символично, что понимание пришло ко мне в Семи стенах, которые леди Тиин воздвигла в честь своего сына после того, как тот сокрушил метаморфов! Ах, мама, мама, построишь ли ты такой дом для меня, когда я опровергну деяния лорда Стиамота?

Глава 10

– Еще раз, – сказал Хиссун, поворачиваясь к Алсимиру и еще одному новоиспеченному рыцарю. – Атакуйте меня вдвоем, одновременно.

– Вдвоем? – удивленно повторил Алсимир.

– Вдвоем. И если я замечу, что вы щадите меня, обещаю, что добьюсь, чтобы вас на месяц отрядили чистить конюшни.

– Хиссун, но как ты отобьешься от нас обоих?

– Чего не знаю, того не знаю. Именно это мне необходимо выяснить. Так что нападайте, и посмотрим.

Он обливался потом, сердце отчаянно билось, но тело сохраняло силу и ловкость. Невзирая на занятость множеством других обязательных дел, он ежедневно проводил по меньшей мере час в громадном гимнасии, находящемся в восточном крыле Замка.

Хиссун считал необходимым укреплять и развивать тело, повышать физическую выносливость и совершенствовать и без того незаурядную ловкость – без этого он, несомненно, заранее окажется в проигрышном положении, когда дело дойдет до утверждения своих амбиций. Князья Замковой горы все как один были спортсменами, атлетами и постоянно практиковались в охоте, верховой езде, воинских дисциплинах, соревнованиях в беге и борьбе – всех тех древних простодушных развлечениях, заниматься которыми у Хиссуна, пока он жил в Лабиринте, не было ни возможности, ни желания. Теперь лорд Валентин ввел его в число этих тренированных энергичных людей, и он понимал, что для того, чтобы занять прочное место в их кругу, необходимо на их собственных условиях доказать, что с ним следует считаться.

Конечно, будучи от природы низкорослым и сухощавым, он не мог соперничать в физической силе с рослыми и массивными Стазилейном, Элидатом или Диввисом. Таким он не мог стать ни при каких условиях. Зато он мог проявить себя по-другому. Скажем, фехтование на палках – еще год назад он даже не слышал о таком искусстве, а теперь, после множества тренировок, уже был близок к тому, чтобы называться мастером. Здесь преимущество достигалось не физической мощью, способной подавить противника, а за счет глазомера и проворства ног, так что эту дисциплину можно было в некоторой степени рассматривать как метафорическое воплощение всего его подхода к жизни как таковой.

– Готов! – объявил он.