Ваксберг А.И. Моя жизнь в жизни. В двух томах. Том 2

— Пишут. И мы очень благодарны вашим товарищам. (Ну, уж нет, извините, — подумал я, — это ваши товарищи, а не мои.) А теперь напишете и вы.

— Так я писал…

— Вы меня не поняли. Я имею в виду положительный очерк. Как вы умеете.

Попробовал отшутиться:

— Положительные у меня не получаются. Огня не хватает.

— Огня мы добавим. — Он сказал это так многозначительно, что возражать не приходилось. — Попробуйте еще раз, обязательно получится.

Даже этот кратчайший диалог — так мне показалось — его утомил.

— С вами поговорит мой помощник, — буркнул он и отошел.

Сейчас я не уверен, произнес ли он тогда слово «помощник». Возможно, какое-то другое, похожее. Но точно — не «адъютант»: тот истуканом стоял рядом и никак не реагировал на реплику своего начальника. И вечером, на заключительном приеме, ко мне подошел вовсе не он. Очень вежливый подполковник негромко, с подчеркнутой уважительностью спросил меня, что мне нужно для того, чтобы «исполнить поручение Юрия Михайловича».

— Подумать, — уклончиво ответил я, чтобы избежать продолжения разговора.

Подполковник, однако, воспринял мой ответ по-своему. Старее всего, он точно, без отклонений, шел по пути, который ему подсказали.

— Квартира?

— Квартира есть. (Я сразу же понял вопрос — помню, как поразила меня эта «рыночная экономика» в действии.) Спасибо, у меня есть все.

— Так не бывает, — улыбнулся подполковник. — Да вы не стесняйтесь. Может, надо куда-то поехать, повстречаться с людьми — давайте, давайте! Создадим все условия. Поможем.

Из этой странной беседы я вынес только одно: даже в ту глухую пору политического отупения, когда всесильные временщики диктаторствовали в стране, они все-таки боялись печати. Той, что была им, казалось, во всем подвластна. Управляли ею, но и боялись ее. Восторженный вопль газетчиков во славу их «благородных деяний» не только льстил самолюбию, но как бы служил еще зримым гарантом их личной стабильности и безопасности. Ведь под очерком о милиции со всей очевидностью имелся в виду очерк лично о нем — о генерале Чурбанове.

Ни служебное положение, ни шальные деньги, которые оно несло, ни семейные узы на самых верхах — все это еще не давало полного удовлетворения. «Культурная элита», к которой они так явственно льнули, создавала не только престижную среду обитания, она была призвана пополнить ряды аллилуйщиков, которые стали плодиться, размножаясь делением. К жарким объятьям всесильных тянулись художники, писавшие их портреты, скульпторы, их лепившие, романисты, выводившие их в своих книгах если и не под подлинными, то легко угадываемыми именами, поэты и композиторы, сочинявшие про них песни, режиссеры, снимавшие фильмы по их заказу. «Лауреатов премии МВД» считал и десятками, если не сотнями. Союз писателей всячески поощрял исполнение почетных милицейских заказов.

Выбор был только таким: вступить в конфронтацию с вельможным заказчиком или ему подчиниться. Бог избавил и оттого, и от другого. С помощью шутки и хитрости я ускользнул.

Была и еще одна встреча с Первым Зятем страны. Он созвал писателей и журналистов на очередную смычку со стражами порядка, и я был тоже допущен, и, каюсь, явился, и все мы выстроились в длинную очередь, чтобы пожать Первому Зятю его благородную ручку.

И тут оказалось, что все, буквально все, запаслись гостинцами: кто книжищей в ледериновом переплете, кто книжицей потоньше и всего лишь в бумажном — словом, чем Бог послал. Они вручали свои дары хозяину встречи, а тот, не глядя, все с той же, все с той же улыбкой передавал адъютанту в полковничьем чине, а тот своему — всего лишь майору, а при том на подхвате был еще лейтенант, поскольку удержать всю эту гору в одних руках было и в самом деле ну никак невозможно. И только я явился без книги. Совсем не потому, что был умнее других, а потому, что — глупее: просто не догадался.

Когда дошла очередь до меня, когда мы оказались лицом к лицу, Юрий Михайлович растерялся. Произошел сбой. Сложилась нештатная ситуация. Отработанный механизм вдруг взял да забуксовал. Рука, приготовившаяся что-то взять и тут же передать по цепочке, повисла в воздухе. Он тупо посмотрел на своего адъютанта, потом на меня. Это был, кажется, первый и единственный случай, когда мы близко друг к другу встретились глазами. Но взгляд его не выражал ничего. И я скромно отошел, уступив место тому, кто уже дышал мне в затылок.

Работала в МВД прелестная женщина — опекала писателей и журналистов. Кажется, подполковник. А, может быть, даже полковник. Танечка Львова. Доброй души человек, Многим из нас помогала, если кто попадал в беду. Подошла ко мне: «Дежурная машина вас мигом домчит — слетайте домой за книгой. Очень советую». Я не отказался. Сил на бунт не нашлось. Машина с сиреной и мигалкой неслась по Москве — так мчатся сейчас разве что кортежи нашего президента. Все постовые отдавали нам честь, а другие машины испуганно жались к тротуару.