В жаре пылающих пихт

Он жил в лучах солнца, в огне, от которого расцветали травы, в запахе, источаемом омытой ливнями плодородной почвой, они – его семья, и он был родственным ей по крови, по духу, бродя среди ее черепов с пустыми глазницами, наполовину увязнувших в песке, будто эти черепа и кости – древние руины храмов и церквей, памятники стародавнего порядка.

Он откапывал большие и белые отполированные ветром и песком черепа, будто принимал роды, а эти черепа – были новорожденными детьми самой матери земли, которых она производила из своей бездонной утробы. Черными паучьими пальцами негр постукивал по полым костям, любуясь пустым внутренним пространством черепов, похожих на купола; и когда эти артефакты нетронутыми покоятся среди пустыни под солнцем и ветер наполняет их жизнью и голосами, они начинают петь хором на забытом языке мертвых подобно колоколам в церквях, большим и маленьким, пробужденных великим духом; и негр служил великому духу много-много лет, пока великий дух не послал ему сына, с которым они жили, как орлы, в чудесном мире тревог и битв, и пусть зимы были холодны, и огонь казался нарисованным замерзшей кровью на остылом могильном камне, но лета были жарки, как солнце, а затем в их дом пришли ловцы орлов…

…и когда с мустангом наконец-то было покончено, то последний наездник повалился в пыль вместе с издыхающим животным, которое рухнуло на подогнувшихся ногах и, немедленно ловким ковбоем стреноженное, бессильно валялось среди тысяч и тысяч размытых оттисков и редких отчетливых следов. И вялый живот его с хрипом подымался и со свистом опускался, и даже среди человеческого гомона негр мог расслышать то нарастающее, то угасающее клокотание в желудке животного, и песок стелился по-новому у его вибрирующих ноздрей, дыхание прерывалось и, казалось – что вот-вот мустанг испустит дух, словно побитый палками святой, претерпевший великие мучения во имя своей веры.

Ножом по сердцу мне такое вот варварство, сказал черноволосый мексиканец, возвышающийся у негра за спиной.

Он стоял, сложив мускулистые руки на широкой груди и оттопырив локти, и в глазах его отражалось множество огней.

Я ищу человека по имени Моррис Медвежий Капкан, сказал негр, продолжая смотреть на издыхающего мустанга.

Ну, а на кой черт он тебе?

Хочу говорить о моем сыне.

Черноволосый пожал плечами. А кто твой сын?

Он убит от руки Красного Томагавка, и я ищу мужчину, который платит тысячу долларов за голову Красного Томагавка.

Ты что ж, убил Красного Томагавка? спросил черноволосый.

Я убью, ответил негр.

Пойдем, папаша, в сторонку, потрындычим. Меня, к слову, Моррис зовут, но для приятелей моих – я просто Медвежий Капкан Кастильо.

Черноволосый сопроводил негра через бивуак к широкой раскинувшейся реке, где опустился на колени, погрузил ладони в воду, пошевелил пальцами и ополоснул вспотевшее лицо.

Оплакиваю в сердце своем и твою потерю, сказал он.

Поднялся, отряхнул руки и вытянул из кармана штанов коробок спичек, коротко глянул на негра, вопросительно вскинув бровь.

Закуришь?

Негр не отозвался. Он задумчиво глядел на черную и блестящую, как смола, реку – там, где изжелта-белые в лунном свете наносы перемещались по дну бесформенными массами, муаровая поверхность воды меняла оттенок, то светлея, то темнея, то опять светлея. На противоположном берегу, на фоне наспех нарисованных контуров леса, состоящего из смеси дубов, ракитника, осоки и рогоза, он заметил оставленную лодку.

Пока черноволосый прикуривал, негр медленно поднял руку, держа указательным и большим пальцем золотую монету, странную и древнюю, с оттиском профиля языческого царя – который, казалось бы, оживал в отраженных отблесках лунного света.

Вот, сказал негр.

Черноволосый поглядел на монету.

Не пойму, папаша, что это?

Негр изменился в лице. Возьми, это деньги.

Похоже, древняя монета.

Золото есть золото.

Это мне? спросил черноволосый.

Это тебе, возьми ее.

Черноволосый покосился на монету, потом на негра.

Для чего она мне, папаша? Я не бедствую.

Не возьмешь?

Не возьму – она не моя.

Я дарю ее тебе.

Нет, я чужое не возьму.

Ты суеверен? думаешь, это проклятое золото?

Ну, если ты так запел, то счастья от этой монеты не жди. Чья она, кстати? Твоего сына?

Негр сунул монету в карман.

Жизнь моего сына не принадлежит тебе. Она есть проклятое золото, а я – его проклятье, но ты хочешь взять жизнь моего сына. Беря ее, ты получаешь и проклятье. Ответь – чем монета хуже? На ней нет проклятья. Возьми ее, откажись от моего сына.

Черноволосый недоуменно поглядел на негра. Ты кто?

Мой сын Красный Томагавк. В его жизни для тебя ценности нет, а в этой монете – она есть. Ее ты обменяешь на постель, на пищу, на блудную женщину. И Господь простит вам нищету вашу, и я прощу.

Твой сын – Красный Томагавк?

За голову Красного Томагавка ты обещал тысячу долларов, и другие дети божьи соблазнились сим нечистым динарием! и за этот грех я превращу ваши праздники – в траур, а песни – в плач, и танец ваш – будет на раскаленных углях и на черепах.