В жаре пылающих пихт

Кареглазый кашлянул в кулак и снял шляпу. Горбоносый глянул ему в глаза, зажал ноздрю большим пальцем и отсморкнулся, втянул живот и поудобнее приткнул сбоку взятый у мертвого индейца револьвер, после чего угрюмо харкнул на темно-красную землю, окрашенную всеми оттенками восходящего солнца.

Я с вами не иду, сказал кареглазый.

Скаут посмотрел на него.

Вернусь домой. Достаточно уже дел наворотил.

Интересно бы послушать – каких-таких дел.

Горбоносый ответил. Ну, бог с тобой.

Кареглазый отцепил лямку и протянул горбоносому винтовку, а затем и патронную сумку.

Используй по назначению, сказал.

Уверен?

Да.

А отцу что скажешь?

Скажу, что боевому другу подарил. Ты ведь мой друг.

Горбоносый посмеялся.

Если кто спросит про одежки, ответь, что в прериях идут только свинцовые дожди.

Кареглазый запрыгнул в седло, смерил взглядом бронзовую фигуру индейца. Стоическое, благородное и непримиримое лицо. Кареглазый ощутил, что его собственные идеалы уже давным-давно поколеблены, а жизнь – непонятна ему.

Тело его труха и тлен. Внутренности окаменели и покрылись мхом, в особенности – его сердце. Одет он в попорченную ветошь, а все, что вдыхает – есть прах земной. Его пища с прелью. Он нищий духом и утратил волю. Живет плотью и предназначен разложению. Кареглазый понимал, даже если существует нечто, называемое душой, оно отправится в землю вслед за его телом. Но этот индеец не такой, как он. Вот человек, научившийся от животного, от почвы он принимал в дар семя, от воды принимал в дар воду, от огня – жар, от воздуха – дыхание, только от неба не имел нужды брать. От царства небесного происходящий и не помнящий ничего, кроме жизни. Сын для отца и отец для сына. И отец для него только отец. И он для отца только сын, не ведающий, что за этими словами дьяволом стоит первородный грех прародителей человеческих. Ему известна только любовь, божья и человеческая – и все, что это дитя творит, является проявлением этой магической и сверхъестественной любви. И потому оно не совершает злодейства в чистом сердце своем, и не пачкается пороками, и не услаждается сладостями, и не брезгует горечью, и глаза его, как две птицы, приучены к небу и свободе, ибо взгляд его вскормлен был грудными железами млечного пути, созвездием волчицы, к чьим сосцам он с жадностью приникал, и это дитя есть чудо господне. Оно претерпело утомительные сны, от которых страдают страстотерпцы и грешники, и оно не соблазнилось стезей отступничества, не напугалось всесильного дьявола, чье имя невежество, и хотя его пытались развратить до такой степени, когда оно должно бы совершенно утратить человеческий вид и предстать пред божьим судом в столь непотребном обличье, что осталось бы неузнанным даже перед лицом творца людского, оно не развратилось, это дитя, это чужеродное творение.

Оно научилось богу.

Вот его история.

Вот ее конец.

Кареглазый посмотрел на него сконфуженно и, не зная, что сказать, кивнул и в молчании отвернулся. Отыскал ступней стремя и легонько тряхнул поводья. Уверенно повел лошадку навстречу туманному утреннему рассвету, из которого уже не вернулся.

Глава 12. Либо я, либо моя могила

Негр в озаренной зарницами вспыхивающей полутьме наблюдал за ковбоями и скотом, чьи едва различимые ветхие силуэты вырисовывались сквозь мерцающую завесу пыли. Глаза его, широко открытые, яростно пламенели – как жаровни на пилястрах эллинских храмов. Он вслушивался в крики, которые издавали ковбои верхом на клейменых конях, направляя шумное беспокойное стадо, а другие, пешие пастухи с удлиненными шестами-герлыгами, бродили туда и сюда, прогоняя всяческую разношерстную скотину через туманные заросли келерии и многолетнего типчака. Полусонной процессией брели они вдоль холмов – техасцы в десятигалонных шляпах, что гарцевали на конях с внушительными кольтами в кобуре, мексиканцы в собственноручно плетеных сомбреро, со стародавними самодельными зонтами в руках, и братия немытых индейцев в разноцветных банданах, закрывающих лица, в жилетках, чаппарахас из козлиной шкуры с шерстью наружу, с мешками на седлах, они отделились от процессии и вереницей направились в безветренную прерию на излов мустангов для предстоящих игрищ.